гибкость прихлебателя (la souplesse du parasite), все было выражено в

совершенстве. Смотреть и слушать истинное наслаждение".

Этим заключим мы выдержки из парижского дневника Жуковского.

Разумеется, видел он все, что только достойно внимания: библиотеки, музеи,

картинные галереи: тут он с любовью смотрит и записывает все, что видел, --

здания, храмы, различные учреждения и проч. Дневник его не систематический и

не подробный. Часто отметки его просто колья, которые путешественник втыкает

в землю, чтобы означить пройденный путь, если придется ему на него

возвратиться, или заголовки, которые записывает он для памяти, чтобы после на

досуге развить и пополнить. Может статься, Жуковский имел намерение собрать

когда-нибудь замечания и впечатления свои и составить из них нечто целое.

Нередко встречаются у него отметки такого рода: "У Свечиной: разговор о

Пушкине". "С Гизо о французских мемуарах". Тут же: "Он вызвался помочь мне в

приискании и покупке книг". "Разговор о политических партиях: крайняя левая

сторона под предводительством Лафайета, Лафита, Бенжамен Констана. Крайняя

правая сторона: аристократия согласна сохранить хартию, но с изменениями. За

республику большая часть стряпчих, адвокатов, врачей, особенно в провинции".

Иногда ограничивается он именными списками. Например: "Обед у посла.

Комната с Жераровыми амурами. Портрет государя Доу. Великолепный обед.

Виллель, Дамас, Корбьер, Клермон-Тоннер, Талейран, фельдмаршал Лористон,

папский нунций, весь дипломатический корпус; из русских: Чичагов, Кологривов

(брат князя Александра Николаевича Голицына), князь Лобанов (вероятно,

известный наш библиофил и собиратель разных коллекций), Дивов, князья

Тюфякин, Долгоруков, граф Потоцкий".

Жуковский не ленив был сочинять, но писать был ленив, например

письма. Работа, рукоделье писания были ему в тягость. Сначала вел он дневник

свой довольно охотно и горячо: но позднее этот труд потерял прелесть свою.

Заметки его стали короче, а иногда и однословны. Это очень понятно. Кажется,

надобно иметь особенное сложение, физическое и нравственное, совершенно

особую натуру, чтобы постоянно и аккуратно вести свой дневник, изо дня в день.

Не каждый одарен свойством приятеля Жуковского, Александра Тургенева: этот

прилежно записывал каждый свой шаг, каждую встречу, каждое слово, им

слышанное. К нему также применяется меткое слово Тютчева о другом нашем

любознательном и методическом приятеле: "Подумаешь, что Господь Бог

поручил ему составить инвентарий мироздания"15. В журналах-фолиантах,

оставленных по себе Тургеневым, вероятно, можно было бы отыскать много

пояснений и пополнений к краткому дневнику Жуковского.

Выписываем еще одну заметку, которая не вошла в рамы

вышеприведенных выдержек, но она, кажется, довольно оригинальна.

"Палерояль есть нечто единственное в своем роде. Это образчик всей

французской цивилизации, всего французского характера. Взгляни на афиши и

познакомишься с главными нуждами и сношениями жителей; взгляни на товары

– - получишь понятие о промышленности; взгляни на встречающихся женщин и

получишь понятие о нравственной физиономии. Колонны Палерояля, оклеенные

афишами, могут познакомить с Парижем. Удивительное искусство привлекать

внимание размещением товаров и даже наклейкою афиш".

Совершенно верно и поныне. Французы мастера хозяйничать и

устраиваться дома. Они, кажется, ветрены; но порядок у них, часто ими

расстроиваемый, снова и снова восстановляется, по крайней мере в

вещественном, внешнем отношении. После Июльской революции 30-го года

Пушкин говорил: "Странный народ! Сегодня у них революция, а завтра все

столоначальники уже на местах и административная махина в полном ходу"16.

Поговорка: товар лицом продается, выдумана у нас, но обращается в

действительности у французов. В торговле применяется она у нас только к

обману и надувательству, но вообще она мертвая буква. Мы и хорошее не умеем

приладить к лицу. О худом и говорить нечего: мы не только не способны окрасить