творениями Жуковского, но едва ли и не во всем цикле русской поэзии. Со мною

не многие согласятся. Надо признаться, что эта поэма, эта прерванная смертью

лебединая песнь великого поэта3 мало обратила на себя внимания литературных

наших судей и читателей, вскормленных на другой пище и лакомых до другой

поэзии. Возвращаясь к упомянутым письмам, нельзя не заметить, что для полной

оценки дарования Жуковского и подобные стихи имеют свое значение и

неминуемо должны входить в общий итог поэта. А таких стихов должно быть

много под спудом, если они временем не растрачены и не истреблены. В них

Жуковский, поэт-мечтатель, поэт-идеалист, явился поэтом реальным, гораздо

ранее эпохи процветания так называемой реальной, или натуральной, школы.

Одно только должно принять здесь в соображение. Он в своей домашней поэзии,

нараспашку, все-таки остается лебедем, играющим на свежем и чистом лоне

светлого озера, а не уткою, которая полощется в луже на грязном дворике корчмы

или харчевни. На днях отыскал я письмо его, без означения месяца и числа, но,

вероятно, относится оно к тому же времени или около того, когда писаны были

предлагаемые здесь стихотворения. Вот что он, между прочим, пишет: "Посылаю

тебе вместо красного яичка начало нашей переписки с Плещеевым4 (к

сожалению, не нахожу ее в бумагах своих). Мы побожились друг с другом не

переписываться иначе как в стихах. Это послание не первое: я уже много намарал

к нему вздору, -- но это, кажется, вышло не вздорное. Критиковать его тебе

позволяется, и я за слог его не стою, ибо оно написано в два утра с половиною и

писано как письмо на почту. По этой скорости оно изрядное. Плещеев пишет ко

мне на него ответ, на который, натурально, и с моей стороны должен последовать

ответ же. Из этого выйдет со временем переписка двух соседей на двух языках".

Плещеев писал французские стихи, хотя твердо знал и русский язык и хорошо

знаком был с нашею словесностию. Карамзин еще в молодости писал ему

известное послание5.

Было время, что Жуковский живал у Плещеева в орловской деревне6. Тут,

вероятно, стихам и разным литературным проказам и шуткам был весенний и

полный разлив. В деревне был домашний театр: на нем разыгрывались

произведения двух приятелей. Помню, что Жуковский говорил мне о какой-то

драме своей: содержанием ее были несчастные любовные похождения

влюбленного и обманутого Импрезарио. Ему изменила любовница его. Режиссер

труппы приходит к нему и предлагает репертуар для назначения пиесы к

следующему представлению. Сердитый и грустный содержатель все отвергает.

Наконец, именуется известная в то время драма Ильина "Лиза, или Торжество

благодарности". На это Импрезарио восклицает в порыве отчаяния:

Нет благодарности! нет торжества! нет Лизы!

Все женщины одни надутые капризы -- и пр., и пр.7

Тогда же разыграно было тут же драматическое представление его под

заглавием "Скачет груздочек по ельничку" (из старинной русской песни)8. Знаю

об этом произведении только по одному заглавию. Но можно представить себе,

какое открывалось тут раздолье своевольному и юмористическому воображению

Жуковского. Надобно было видеть и слышать, с какою самоуверенностию, с

каким самодовольствием вообще скромный и смиренный Жуковский говорил о

произведениях своих в этом роде и с каким добродушным и ребяческим смехом

певец "Сельского кладбища", меланхолии, всяких ведьм и привидений цитовал

места, которые были особенно ему по сердцу. Жуковский не только любил в часы

досуга и отдыха упражняться иногда в забавном и гениальном вранье, но уважал

эту доблесть и в других. В нашем обществе был молодой человек, который также

превосходно отличался по этой части. При встречах с ним он вызывал его на

импровизацию и на представление в лицах какой-нибудь комической сцены. Он

заслушивался его, любовался им и, в восторге вскрикивая, помирал со смеху: да

ты просто Шекспир! Жаль, если вся эта поэзия безвозвратно утрачена9. Кажется,

в нынешнем году распечатаны будут все ящики, оставшиеся доныне нетронутыми

после кончины его. Может быть, и найдется в них если не все написанное им