умственных и житейских развлечений и приманок. Вот что писал он императрице:

"Je passerai tout le mois de Juin `a Paris: mais je sens que je ne profiterai pas autant de mon s'ejour, que je l'aurais pu faire avant notre malheur" {Я проведу весь июнь месяц

в Париже, но чувствую, что пребыванием моим я не воспользуюсь, как бы я это

сделал до нашего несчастия (фр.).} (т. е. смерти Тургенева). Говоря о собственном

расположении своем в эти дни грусти, он прибавляет: "C'est comme une maladie de

langueur, qui emp^eche de prendre aucun int'er^et `a ce qui vous entoure" {Это вроде

расслабляющей болезни, которая не дозволяет принимать какое-нибудь участие в

том, что делается вокруг (фр.).}.

Между тем жизнь берет или налагает свое. Движение, шум и блеск жизни

пробуждают и развлекают человека от горя. Он еще грустит, но уже

оглядывается, слышит и слушает. Внешние голоса отзываются в нем. Жуковский

кое-что и кое-кого видел в Париже: и видел хорошо и верно. Несмотря на

недолгое пребывание, он понял или угадал Париж. Он познакомился со многими

лицами, между прочим, с Шатобрианом, с Кювье, с философом и скромным, но

прекрасно деятельным филантропом Дежерандо. Но более, кажется, сблизился он

с Гизо9. Посредниками этого сближения могли быть Александр Тургенев и

приятельница Гизо, графиня Разумовская (иностранка). Впрочем, самая личность

Гизо была такова, что более подходила к Жуковскому, нежели многие другие

известности и знаменитости. Гизо был человек мысли, убеждения и труда: не

рябил в глаза блесками французского убранства. Он был серьезен, степенен,

протестант вероисповеданием и всем своим умственным и нравственным

складом. Первоначально образование свое получил он в Женеве. Земляк его по

городу Ниму, известный булочник и замечательный и сочувственный поэт,

Ребуль, говорил мне: и по слогу Гизо видно, что он прошел чрез Женеву. Гизо

был человек возвышенных воззрений и стремлений, светлой и строгой

нравственности и религиозности. Среди суетливого и лихорадочного Парижа он

был такое лицо, на котором могло остановиться и успокоиться внимание

путешественника, особенно такого, каким был Жуковский. Как политик, как

министр, почти управляющий Франциею, он мог ошибаться; он ставил принципы

не в меру выше действительности, а человеческая натура и, следовательно,

человеческое общество так несовершенны, такого слабого сложения, что грубая

действительность, le fait accompli {совершившийся факт (фр.).}, совершившееся

событие налагают свою тяжелую и победоносную руку на принципы, на все

логические расчеты ума и нравственные начала. Но, проиграв политическую игру,

он за карты уже не принимался: он уединился в своем достоинстве, в своих

литературных трудах, в своей семейной и тихой жизни. Не то что бойкий и

богатый блестящими способностями соперник и противник его по министерской

и политической деятельности10: тот также проигрался, но, находчивый и

особенно искательный, он, однако же, не мог найти себе достойное убежище в

самом себе. Вертлявый, легко меняющий убеждения свои, он снова начал играть

по маленькой, чтобы отыграться, и кончил тем, что связался с политическими

шулерами и опять доигрался до нового проигрыша, до нового падения. Другие

видные лица в Париже также не смогли особенно привлечь Жуковского.

Шатобриан, несмотря на свои гениальные дарования, был бы для него слишком

напыщен и постоянно в представительной постановке. Поэт Ламартин, тогда еще

не политик, не рушитель старой Франции и не решитель новой, был как-то сух,

холоден и чопорен. По крайней мере, таковым показался он мне, когда позднее

познакомился я с ним. Малые сношения мои, также позднее, с Гизо были, однако

же, достаточны, чтобы объяснить и оправдать в глазах моих сочувствия к нему

Жуковского.

II

Мы сказали выше, что Жуковский хотя и мимоходом, но ясно и верно

разглядел Париж. Выберем некоторые отметки из дневника его.

"Камера депутатов. Равель, председатель, благородная, красивая

наружность. Председательствует с большим достоинством и отменным навыком.