Императрица меня звала".
– - "А вот как... Мы ее проводим до Арабской, а оттуда

по Салтыковской лестнице проберемся в наш коридор, а вы выйдете". Мы

провели время в беседах очень весело. Марья Савельевна подала нам чай,

смеялись над Жуковским и великим князем, обсуждали политику и ровно в

двенадцать разошлись.

На другой день я была дежурная. В экипаже императрица молчала и имела

недовольный вид. Я ей сказала: "Ваше величество больны или дурно настроены?"

– - "Это вы приводите меня в дурное настроение. Где вы провели вечер с

Михаилом, Жуковским и Софи Карамзиной?" -- "Но как ваше величество узнали

это?" -- "Через журнал швейцара".
– - "Правда, я забыла, что швейцар все

записывает".
– - "Но ты [говоришь], что во дворце ты смела принимать только

в<еликого> к<нязя> Михаила Павловича и Жуковского?"

<...> у меня в Петербурге Григорий-ламповщик, который приводит в

восторг Жуковского, потому что пиликает на скрипке и играет на варганке. <...>

<...> Жуковский говорил, что русская шутка только тем и хороша, что

повторяется.

Я узнала, что он [Гоголь] был в коротких сношениях с Виельгорским. Они

часто собирались, там объедались, и Жуковский называл это "макаронными

утехами". Ник<олай> Вас<ильевич> готовил макароны, как у Лепри в Риме:

"Масло и пармезан, вот что нужно".

Гоголь сказал нам, что карниз "Петра" [собора св. Петра в Риме] так

широк, что четвероместная карета могла свободно ехать по нем. "Вообразите,

какую штуку мы ухитрились с Жуковским, -- обошли весь карниз. Теперь у меня

пот выступает, когда я вспомню наше пешее хождение". <...>

Гоголь вздумал читать мне "Илиаду", которая мне страшно надоедала, что

он и сообщил Жуковскому. Последний в записочке из Эмса написал мне: "Правда

ли, что вы даже на "Илиаду" топочете ногами?"

Он [Гоголь] приехал в Баден, где нашел Алекс<андра> Ив<ановича>

Тургенева. Этот смехотвор чуть ли не утонул в Муре и выкупал мой чай,

присланный Жучком: "Примите его от Гоголя в знак дружбы и уважения вашего

быка, бычка, Васеньки Жуковского".

Из Ниццы все потащились на север, я говела в Париже, Гоголь в

Дармштадте8. Мы съехались во Франкфурте. Он жил в Саксенгаузене у

Жуковского, а я в H^otel de Russie, на Цейле. Несчастный сумасшедший Викулин в

H^otel de Rome, Жуковский посещал Викулина всякий день, платил в гостинице и

приставил к нему человека. Викулин пил, чтобы заглушить приступы своей

болезни, и тем еще более раздражал свои нервы. После визита в H^otel de Rome

Жуковский приходил ко мне и рассказывал все старые, мне известные анекдоты.

В особенности любил происшествие Jean Paul Richter y герцога Кобургского.

"Знаем, знаем", -- говорили мы. Гоголь грозил ему пальцем и говорил: "А что

скажет Елизавета Евграфовна9, когда я скажу, какие гадости вы рассказываете?"

Жену Жуковского приводило в негодование, когда он врал этот вздор.

Я разбирала свои вещи и нашла, что мой portefeuille, capo d'^opera

(образцовое произведение) английского магазина, был слишком велик, и, купив

себе новый, маленький, у жида на Цейле, предложила Гоголю получить мой в

наследство. "Вы пишете, а в нем помещается две дести бумаги, чернильница,

перья, маленький туалетный прибор и место для ваших капиталов".
– - "Ну, все-

таки посмотрим этот пресловутый portefeuille". Рассмотрев с большим

вниманием, он мне сказал: "Да это просто подлец, куда мне с ним возиться". Я

сказала: "Ну, так я кельнеру его подарю, а он его продаст этому же жиду, а тот

впихнет русскому втридорога".
– - "Ну нет! Кельнеру грешно дарить товар

английского искусства, а вы лучше подарите его в верные руки и дайте

Жуковскому: он охотник на всякую дрянь". Я так и сделала, и Жуковский унес

его с благодарностью.

Зимой 1840-го года Гоголь провел месяц или два в Петербурге. Гоголь

обедал у меня с Крыловым, Вяземским, Плетневым и Тютчевым. Для Крылова