содержания его произведений и природное чутье изящной формы со стороны

девственного ареопага, который окружал поэта, направили его на путь

целомудренной и задумчивой лирики, и впоследствии благородство и

образованность сотрудников его на литературном поприще не допустили его до

нерадения относительно правил нравственных и эстетических. Сочинения, не

получившие одобрения от его приятелей или даже приятельниц, были изменяемы

или устраняемы вовсе. Вот почему муза Жуковского являлась нам всегда

облеченною в идеальную красоту, а его требования относительно личной

непорочности поэта сделались весьма строгими.

Недаром Пушкин, в недавно найденных строфах "Евгения Онегина",

вспоминая о Жуковском и о его влиянии на него, так определил характер певца

"Светланы":

И ты, глубоко вдохновенный,

Всего прекрасного певец,

Ты, идол девственных сердец,

Не ты ль, пристрастьем увлеченный,

Не ты ль мне руку подавал

И к славе чистой призывал3. <...>

Родные хотели определить Василия Андреевича в какой-нибудь полк.

Один знакомый, майор Дмитрий Гаврилович Постников, вызвался записать его в

рязанский полк, стоявший гарнизоном в городе Кексгольме. Постников даже

уехал туда с мальчиком; но, прожив несколько недель в Кексгольме и проездив

месяца четыре, майор возвратился в Тулу отставным подполковником, не записав

Жуковского, но только остригши ему его прекрасные длинные волосы, о которых

Варвара Афанасьевна и все девицы в доме очень жалели.

После того Жуковский оставался еще несколько времени дома, но в

январе 1797 года Мария Григорьевна поехала с ним в Москву и поместила его в

Университетский благородный пансион.

Для Жуковского наступала теперь пора выступить из женского, хотя и

родного, круга. В Москве началась для него новая жизнь среди юношей,

сверстников, одаренных наилучшими качествами ума и сердца. <...>

Это заведение соответствовало как нельзя лучше познаниям,

наклонностям и дарованиям Жуковского. Оттуда вышло много весьма

замечательных людей, и довольно упомянуть имена одних товарищей

Жуковского, учившихся в его время в пансионе, чтобы признать плоды

херасковского учреждения превосходными и богатыми. Товарищами Жуковского

были: братья Александр и Андрей Тургеневы, Дм. Н. Блудов, Дм. В. Дашков, С.

С. Уваров4. <...>

Скромная литературная деятельность была тогда единственным

развлечением. Так как ввоз иностранных книг был строго запрещен, то старались

удовлетворять настоятельной потребности в этом смысле либо контрабандой,

либо переводами на русский язык. Сам Карамзин, в последние годы царствования

Екатерины II давший новое движение литературе своими оригинальными

произведениями в сентиментальном вкусе, в царствование Павла I должен был

ограничиться переводами -- в том же, однако, сентиментальном направлении. Мы

видели, как Жуковский еще ребенком в доме Варвары Афанасьевны Юшковой

совершенно бессознательно увлекался таким литературным стремлением

современной эпохи. С переселением в Москву, и особенно поступив в

Университетский пансион, он попал в самую среду деятелей этой школы.

Юшковы и Бунины были дружны с семейством директора заведения, Ивана

Петровича Тургенева, внимание которого обратил на себя Жуковский

прилежанием и даровитостью. Лично он здесь познакомился с теми людьми,

которых прежде чтил только понаслышке. Сыновья Тургенева, Андрей и

Александр Ивановичи, вместе с другими тогда еще бодрыми и веселыми

товарищами, выше нами упомянутыми, внушали ему чувство горячей

привязанности. За идиллическою жизнью в селе Мишенском последовали те

близкие дружеские связи, которые так могущественно влияют на развитие

душевных сил. <...>

Прежде Жуковский посылал свои стихи в мелкие журналы, а переводы в

прозе без подписи имени предоставлял на волю издателям. Теперь он

вознамерился предпринять что-нибудь для славившегося в то время журнала

Карамзина -- "Вестник Европы". Он перевел элегию Грея "Сельское кладбище"5.

Все мишенское общество молодых девушек с биением сердца ожидало, примет ли