наследником. Об этом свидетельствуют и современники, друзья поэта: П. А.

Вяземский, А. И. Тургенев. Педагогическое начало было вообще сильно в

Жуковском: он учил своих племянниц, Машу и Сашу Протасовых, руководил

обучением братьев Киреевских, занимался русским языком с великой княгиней

Александрой Федоровной, стал воспитателем наследника и, наконец, с

энтузиазмом молодости отдался образованию собственных детей. Он сам называл

эту деятельность "педагогической поэмой" и не отделял ее от поэтического труда.

Слава "русского Фенелона", "русского Песталоцци" недаром сопровождала его.

Из воспоминаний известно, сколько внимания уделял он разного рода таблицам,

специальным разработкам по различным предметам.

Близость ко двору сначала пугала его друзей и современников. Эпиграмма

А. Бестужева "Из савана оделся он в ливрею..." лишь в резкой форме выразила это

беспокойство. Но из мемуаров становится очевидным, что "Жуковский

официальный" не только "не постыдит Жуковского-поэта", как точно скажет

Вяземский. Он поистине станет полпредом русской культуры, русской

литературы при дворе.

В письме к А. И. Тургеневу от 20 ноября 1827 г. он сказал: "Ни моя жизнь,

ни мои знания, ни мой талант не стремили меня ни к чему политическому. Но

когда же общее дело было мне чуждо?" {Письма В. А. Жуковского к Александру

Ивановичу Тургеневу М., 1895. С. 229.} Из воспоминаний современников

складывается облик Жуковского -- честного человека, чье мнение в вопросах

политики и нравственности было так весомо (и не только для его политических

единомышленников, но и для тех, кто считал себя его политическим

противником), что на него как на высокий авторитет ссылается не кто иной, как

политический вождь декабристов С. П. Трубецкой, оценивая устав тайного

общества: "Василий Андреевич Жуковский, которому он был впоследствии

предложен для чтения, возвращая его, сказал, что устав заключает в себе мысль

такую благодетельную и такую высокую, для выполнения которой требуется

много добродетели, и что он счастливым бы себя почел, если бы мог убедить

себя, что в состоянии выполнить его требования..." {Записки князя С. П.

Трубецкого. СПб., 1906. С. 82.}.

В 1823 г. Жуковский освобождает своих крепостных, в 1826--1827-м

принимает самое активное участие в судьбе идеолога декабризма Н. И. Тургенева,

составляет "Записку о Н. И. Тургеневе" для царя. Во время путешествия с

наследником по России в 1837 г. он пишет императору письмо о необходимости

амнистии декабристов и, убеждая наследника в необходимости милосердия, с его

помощью стремится облегчить участь ссыльных. Жуковский помогает Герцену

(чего Николай I не мог простить поэту), Кольцову, Баратынскому, Милькееву,

Диеву, позднее способствует освобождению из крепостной неволи великого

украинского поэта Т. Г. Шевченко и родственников А. В. Никитенко. Находясь за

границей, он делает все возможное для духовной реабилитации декабристов В. К.

Кюхельбекера и А. Ф. Бригена, помогая им напечатать свои произведения.

Этим список его благодеяний далеко не исчерпывается. Как справедливо

заметил ему Вяземский: "У тебя тройным булатом грудь вооружена, когда нужно

идти грудью на приступ для доброго дела" {Рус. архив. 1900. No 3. С. 3852.}.

Вероятно, для полного представления о гражданской позиции Жуковского

есть смысл "выслушать и другую сторону". И, несмотря на принципиально иное

отношение к этой позиции представителей другой стороны, объективное

содержание свидетельства о ней Николая I не расходится со свидетельствами

декабристов: "Тебя называют главою партии, защитником всех тех, кто только

худ с правительством" {Рус. старина. 1902. No 4. С. 80.}.

Современники, конечно, не знали о тех "головомойках", которые

устраивал Жуковскому Николай I после очередного ходатайства, но в своих

воспоминаниях они почувствовали и передали этот бесконечный "подвиг

честного человека". Так, Н. И. Тургенев, человек, не разделявший политических

убеждений Жуковского, уже в конце 1840-х годов писал ему: "Я всегда почитал