день рождения хозяина, 3-го августа. Были приготовлены концерт и

представление на театре. Все муратовские дамы, конечно, тоже были

приглашены. Жуковский пел вышеупомянутую песню, положенную на музыку

самим Плещеевым:

Вихрем бедствия гонимый,

Без кормила и весла,

В океан неисходимый

Буря челн мой занесла.

В тучах звездочка светилась;

Не скрывайся!
– - я взывал.

Непреклонная сокрылась,

Якорь был -- и тот пропал.

Без надежды на спасение пловец унывает душой и начинает роптать. Но

мощный ангел-хранитель ведет его сквозь ревущие валы и грозящие скалы; вдруг

на берегу он видит трех ангелов Небес:

О, кто прелесть их опишет,

Кто -- их силу над душой?

Все окрест их небом дышит

И невинностью святой.

Поэт разумеет здесь, конечно, трех ангелов: Веру, Надежду и Любовь, и

продолжает:

Неиспытанная радость

Ими жить, для них дышать,

Их речей, их взоров сладость

В душу, в сердце принимать!

О, судьба, одно желанье:

Дай все блага им вкусить!

Пусть им радость -- мне страданье,

Но -- не дай их пережить!

С намерением или без намерения был выставлен этот странный переворот

в идеях -- не знаем; но он показался Екатерине Афанасьевне непозволительным

нарушением ее приказаний -- ни с кем не говорить о своей привязанности к ее

дочери; она была очень огорчена и принудила Жуковского на следующий день

оставить Муратово. Вероятно, еще вслед за обнародованием манифеста о

составлении военных сил (в июле 1812 года) он возымел намерение уехать в

Москву и вступить в военную службу; но, во всяком случае, была и частная

причина его внезапного отъезда из Муратова. После отъезда Жуковского

Екатерина Афанасьевна сама объявила племянницам, девицам Юшковым, о

любви его и о ее отказе. Они все горячо вооружились против матери, приняли

сторону Василия Андреевича и рассказали о всем Плещеевым, а те уже сообщили

все самой Марье Андреевне.

12-го августа 1812 года Жуковский поступил в московское ополчение в

чине поручика. Вместе с сформированным наскоро Мамоновским полком он 26-

го августа, в день Бородинской битвы, находился позади главной армии, в двух

верстах за гренадерскою дивизией.

<...> На этом переходе узнал Жуковского товарищ его со времен

Университетского пансиона, Андрей Сергеевич Кайсаров, директор полковой

типографии в главной квартире. Он через брата своего, полковника Паисия

Сергеевича Кайсарова, отрекомендовал Жуковского фельдмаршалу Кутузову для

лучшего употребления таланта поэта в канцелярии, нежели во фронтовой службе.

Итак, находясь постоянно при дежурстве главнокомандующего армиями,

Жуковский, как Тиртей, сопровождал русское войско и только сочинял

бюллетени о тех девяти сражениях, в которых он будто бы участвовал, по словам

какого-то биографа14. <...>

Кутузов воздерживался от напрасного кровопролития. Неприятель и так

терял каждодневно сотни людей, бросал орудия, снаряды, подводы, нагруженные

кладью. Эти, хотя и легко добываемые, трофеи возвышали дух армии и народа.

Всякому становилось ясным, что неприятель должен был совершенно погибнуть

от изнурения и терпимых недостатков. Наша армия, напротив, сохраняемая

мудрыми распоряжениями полководца, бодрствовала. В лагере под Тарутином

было изобилие всех припасов и маркитантов. Всеобщее убеждение, что скоро

настанет конец бедствиям отечества, укрепляло дух низших и высших чинов.

Таково было нравственное следствие отступления Кутузова, поэтическим

памятником которого была "Песнь во стане русских воинов". Она и в этом

значении важна для потомства. Мы слышим в ней не только мысли и вдохновение

поэта, но и отголосок ожиданий, понятий и надежд русской армии и народного

ополчения. Поэт выразил их вдохновенными словами. Смотря с этой точки зрения

на "Песнь во стане русских воинов", мы понимаем энтузиазм, с которым она была

принята всеми сословиями русского народа, от простого ополчанина до царского