поставил поближе к наследнику. Вот надежда России, вот наша надежда! Мы

искренно желали ему счастия, благополучия и благословения Божия.

По окончании обедни наследник пристально посмотрел на нас,

поклонился и вышел из церкви. Экипажи были готовы, он сел в коляску с

генерал-адъютантом Кавелиным, перекрестился и уехал в дальний путь -- в

Россию. <...>

Два совершенно различных человека сопутствовали наследнику в

качестве руководителей и наставников: Жуковский и Кавелин. Сравнению их

посвящаю несколько строк. Бригген, о котором я уже несколько раз говорил,

служил с Кавелиным в Измайловском полку, они были товарищами, друзьями,

оба капитанами и ротными командирами, и Бриг-ген принял даже роту от

Кавелина, когда сей последний был назначен к в<еликому> к<нязю> Николаю

Павловичу. При этом случае Кавелин сознался Бриггену, что в ротном ящике

недостает 6 тыс. рублей, им промотанных, но Бригген внес свои собственные и

дал товарищу квитанцию в принятии роты. К тому же надобно прибавить, что сам

Кавелин принял Бриггена в члены тайного общества. После таких дружеских,

близких отношений так ли должны были встретиться старинные друзья, из

которых один возвысился, а другой пал? Кавелин даже не спросил о Бриггене, и

когда узнал его в церкви, то только кивнул ему головой, на что, конечно, Бригген

отвечал тем же. Какая разница с Жуковским! И этот достойнейший человек делит

свои заботы о сердце наследника русского престола с таким бездушнейшим

человеком! Не знаю, за какие заслуги Кавелин был сделан с.-петербургским

губернатором. К счастью, [он] вскоре сошел с ума и умер.

В разговоре нашем с Жуковским Нарышкин сказал ему, что ни он сам, ни

товарищи его не просят, да и не смеют просить для себя никакой милости, но

ходатайствуют, ежели им это позволено, за изгнанника чужой земли 72-летнего

князя Воронецкого, которого одно желание -- умереть на родине, на Волыни.

"Ежели возможно, Василий Андреевич, представьте это дело наследнику и

сделайте еще одно добро, к которому вы всегда готовы", -- прибавил Нарышкин.

Жуковский пожелал видеть Воронецкого, я за ним сбегал, и Жуковский,

выслушав всю историю бедного старика, обещал доложить наследнику.

Воронецкий целовал колени доброго человека. Жуковский сдержал свое

обещание: вскоре Воронецкому возвратили свободу, и он вернулся в Волынскую

губернию.

Комментарии

Николай Иванович Лорер (1795--1873) -- декабрист. Приговорен к 12

годам каторги, срок которой был сокращен до 8 лет. С 1832 г. находился на

поселении в Кургане. В 1837 г. переведен рядовым на Кавказ, в 1840 г. за отличие

в боях произведен в прапорщики. Н. И. Лорер был родным дядей А. О.

Смирновой-Россет.

В 1862--1865 гг. Лорер, живя в имении брата, в селе Водяном Херсонской

губернии, записывал свои воспоминания о прошлом. Лорер славился умением

рассказывать. "Лорер был такой искусный рассказчик, -- писал М. Бестужев, --

какого мне не случалось видеть" (Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С.

263). Этот дар отразился и в его "Записках", которые были напечатаны с

купюрами в РА (1874) и "Русском богатстве" (1904). Полный текст "Записок

декабриста" Н. И. Лорера вышел лишь в советское время, подготовленный к

печати и прокомментированный М. В. Нечкиной (М., 1931). Ею же подготовлено

и 2-е издание (Иркутск, 1984).

Эпизод о встрече ссыльных декабристов в Кургане с В. А. Жуковским в

1837 г. занимает особое место в "Записках" Лорера. И дело было не в том, что

последовала "амнистия" -- отправка на Кавказ, которая не особенно облегчила

участь ссыльных. Важнее было нравственное значение свидания. Декабристы в

лице Жуковского почувствовали, что мыслящая Россия помнит о них; они

прикоснулись к событиям последних лет. "Целая ночь пролетела незаметно для

нас" -- эти слова косвенно свидетельствуют о родстве душ. Отрывок из "Записок"

в совокупности с дневниковыми и эпистолярными источниками приоткрывает

важную страницу общественной деятельности Жуковского, то, чему Пушкин дал