подражал и перенимал чужое потому только, что влюблялся во все изящное и

прекрасное. В нем сочувствие нисколько не препятствовало вдохновению:

хотелось ли гению его провещать избытком собственного вдохновения, -- звуки,

полные мысли, обильно лились из целебного источника его души -- подражатель

исчезал, и в творениях его проявлялся независимый и самородный гений.

Впрочем, поблагодарим Жуковского за то, что он усвоял нам чужие сокровища,

расширял круг наших понятий и наслаждений и, заимствуя у современных

литератур, постоянно оправдывал любимую поговорку французского сатирика: il

ne traduit point, il joute avec son auteur -- он не переводит, но борется с своим

подлинником...

Но к чему так долго распространяться о благотворных успехах и заслугах

великого писателя, всеми у нас признаваемых? Не лучше ли будет разоблачить в

Жуковском внутреннюю деятельность христианской души, воссозидавшейся по

образу Создателя? Для сего мы приведем несколько отрывков и выписок из

последнего дружеского письма незабвенного ко мне, которое вместе с прежними

берегу как святыню. Письмо это было написано в Бадене в начале 1850 года; оно

наполняло три листочка, в ответ на разные письма и посылки мои, выпрошенные

у меня им самим. Кстати также заметить нашим читателям, что в дружеских

письмах, не обдуманных заранее, всего вернее, как в чистом зеркале, отражается

внутренний наш человек, без всяких прикрас или ухищрений нашего самолюбия,

иногда и бессознательных. Не то бывало с историческими записками,

подготовляемыми на досуге для потомства. В них люди более или менее

известные, рисуя самих себя, нехотя передают собственный облик свой,

несколько приукрашенный, в назидание будущих читателей. В дорогом письме,

из которого я теперь кое-что извлекаю, Жуковский, получив кое-какие труды мои

духовного содержания, заговорил со мною о едином на потребу и о самом себе

совершенно безыскусственно и от избытка чистого сердца. Вот некоторые мысли

его: "Сию минуту получил ваше любезное письмо... и отвечаю на него

немедленно, не откладывая, дабы не случилось со мною того же, что случилось

после получения вашего последнего письма, -- я отложил ответ до завтра, и это

завтра продолжилось до нынешнего дня. Я ужасный лентяй на письма. Все, что

вы мне обещали прислать, мною уже довольно давно и получено, и прочтено...

Читал с великим удовлетвореньем вашу маленькую брошюру (le double parall`ele

{двойная параллель (фр.).}. <...> это чтение произвело во мне об вас Heimweh

{тоску по родине (нем.).}; как бы было хорошо для меня теперь пожить вместе с

вами, чтобы часто беседовать о таком предмете, который теперь для нас обоих

есть главный в жизни, который для вас всегда стоял на первом ее плане, а для

меня так ярко отразился на ее радужном тумане весьма недавно, только тогда, как

я вошел в уединенное святилище семейной жизни. Этот чистый свет, свет

христианства, который всегда мне был по сердцу, был завешен передо мною

прозрачною завесою жизни. Он проникал сквозь эту завесу, и глаза его видели, но

все был завешен, и внимание более останавливалось на тех поэтических образах,

которые украшали завесу, нежели на том свете, который один давал им

видимость, но ими же и был заслонен от души, рассеянной их поэтическою

прелестию.
– - Вот вам моя полуисповедь, -- целой исповеди не посылаю. На это не

имею времени; да издали она будет и бесконечна. Если б мы были вместе, многое

из этой исповеди вас бы удивило: в душе человеческой много непостижимых

загадок, и никто не разгадает их. Кроме самого Создателя души нашей..." Из

вышеприведенных задушевных слов поэта-христианина видны не только лестная

его доверенность ко мне, но вместе и редкая правдивость его сердечных

излияний, ознаменованных печатью зрелого и глубокого верования. Очевидно,

Сердцеведец незримо вел его за руку, возводя от силы в силу, к вожделенной и

верховной цели нашего земного бытия. Но мы обратимся снова к выпискам,

составляющим главное достоинство моего рассказа. Из последующего читатели

увидят, что Жуковский, на старости лет, при семейных и литературных занятиях,