В деле первоначального воспитания и учения, обыкновенно еще

сливающихся в одну задачу, весь успех зависит от уменья развивать равномерно

телесные и душевные способности, ничего не покидая в бездействии и ни к чему

не приступая преждевременно. Это, по-видимому, простое и для всякого ума

ясное правило представляет в применении своем величайшие затруднения. В них-

то вперен был тогда заботливым умом своим весь Жуковский. Во все часы дня

никто иначе не находил его, как за предварительными работами и

предначертаниями. Не доверяя легкомысленно одной опытности своей, своим

только знаниям и живому постижению прекрасного своего ума, он читал все, что

мог найти полезного по этой части, советовался с известнейшими в столице

педагогами" и совершенствовал план свой день ото дня лучше и прочнее.

Августейшему питомцу совершилось тогда семь лет. Сколько можно было

придумать для этого нежного возраста занятий, легких, но необходимых в полном

кругу постепенного учения, все устроил предусмотрительный наставник. Он до

того простер пламенную свою ревность в святом деле, что первые уроки каждого

предмета передавал сам, желая на опыте убедиться, действительно ли они

соответствуют его предположениям. Озабочиваясь между тем разделением этого

труда между достойнейшими по каждой части лицами, без чего занятия не

получили бы законной своей характеристики и сам он из наблюдателя

превратился бы в сухого энциклопедиста, Жуковский с полным беспристрастием,

с удивительным вниманием и осторожностью избрал людей, которые должны

были действовать под его главным надзором.

XV

Великому делу начало было положено. Перед поэтом-педагогом вдали

виднелись новые труды, слышались новые вопросы и обнимали душу его новые

заботы. Он был изнурен физически и сознавал необходимость обширнейших

приобретений по части педагогии. Чтобы восстановить слабое здоровье свое и тут

же извлечь пользу для своей должности, в 1826 году он снова собрался за

границу. Это был год, в который Россия лишилась Карамзина. Жуковский всегда

питал к нему уважение, переходившее в чувство какого-то благоговения, потому

что он совершенно введен был в святилище души историографа. Собравшись в

свою поездку в апреле, поэт не предвидел, что уже в мае великая душа покинет

землю. "Кто знал внутреннюю жизнь Карамзина (слова Жуковского), кто знал,

как он всегда был непорочен в своих побуждениях, как в нем все живые,

независимые от воли движения сердца были, по какому-то естественному

сродству, согласны с правилами строгого разума; как твердый его разум всегда

смягчен был нежнейшим чувством; какой он был (при всей высокой своей

мудрости) простосердечный младенец и как верховная мысль о Боге всем

владычествовала в его жизни, управляя его желаниями и действиями, озаряя

труды его гения, проникая житейские его радости и печали и соединяя все его

бытие в одну гармонию, которая только с последним вздохом его умолкла для

земли, дабы навеки продолжаться в мире ином; словом, кто имел счастье

проникнуть в тайну души Карамзина -- для того зрелище смерти его было

освящением всего, что есть прекрасного и высокого в жизни, и подтверждением

всего, что вера обещает нам за гробом".

В октябре 1827 года Жуковский возвратился из-за границы в Петербург.

"Я недаром (говорит он в одном письме) ездил за границу33: воды мне помогли. Я

воротился совсем не тот, каков поехал. Между тем видел много прекрасных

сторон: жил целую зиму в Дрездене, который сам по себе и по прелестным

окрестностям весьма приятен. Жил на Рейне и объездил берега Рейна,

живописные и унизанные развалинами древних рыцарских замков. Заглянул я в

Париж, который можно назвать бездною деятельности. Нахожу, что лечиться

такою методою весьма весело -- но дорого. Впредь, если надобно будет за

болезнью сдвинуться с места, поеду к вам в Одессу. Как бы желал вас видеть и

порадоваться вашей милою, семейною, счастливою жизнью! Итак, хоть одному из

нашего прежнего круга удалось найти то, что ему надобно. Жребий этот выпал

вам и поделом! Вы его стоите!" Удовольствия поездки, о которых здесь