еще принужден был в этот период жизни бороться с напором тягчайших

сердечных испытаний. В 1823 году суждено ему было видеть друга своего, поэта

Батюшкова, в болезненном расстройстве души. Жуковский был готов на все

решиться, чтобы лично содействовать избавлению страждущего от ужасного его

положения. Нельзя представить ничего трогательнее слов Жуковского, которые

сохранились в одном его письме в Николаев29 во время пребывания Батюшкова в

Симферополе. "Хочу поручить вашему нежному попечению друга (писал он),

которому друг и вы заочно, ибо знаете его душу. Говорю о нашем поэте

Батюшкове. Он теперь находится в Симферополе. Не смею назвать его болезни

помешательством: этого слова не хочется ни произносить, ни писать. Но его

болезнь похожа на помешательство. Он сделался дик, отчуждился от всех друзей:

подозрение овладело его душою; он уверен, что его окружают какие-то тайные

враги, хотят лишить его чести и очернить пред правительством. Теперь слышу,

что еще новое к этой мысли присоединилось: желание смерти. Болезнь такого

рода, что требует нежной, осторожной и терпеливой попечительности. Но он один

в Симферополе; об нем заботится находящийся там доктор Мюльгаузен, и сам

губернатор П. знает о нем и хлопочет. Отсюда скоро поедет к нему родственник

Ш. Подумайте, не можете ли вы что-нибудь сделать? Ему нужны осторожные

попечения. Болезнь нравственная -- более, нежели физическая. Не можете ли вы

съездить в Симферополь, когда будет там Ш.? На месте легче знаешь, что нужнее

всего сделать. Увидите сами и можете решиться, чем принести пользу

гибнувшему. Напишите в Симферополь (по получении этого письма) хотя к

самому П., чтоб он уведомил вас, тут ли Ш., и съездите туда сами, если можно.

Надобно или вытащить Батюшкова из Крыма, или вверить его надежному

попечению. Вероятно, что вы получите это письмо тогда уже, когда Ш. или кто

иной из родных будут уже с ним. Вам стоит только прямо списаться с П. Прошу

вас уведомить меня, на что вы решитесь".

Сильнейшее испытание тогда же потрясло душу нашего поэта. Старшая

дочь К. А. Протасовой, М. А. Мойер, скончалась в Дерпте. Со времени

переселения своего в Петербург Жуковский там видел как бы новое для себя

Мишенское. Ежегодно ездил он туда на поэтический отдых среди родных, столь

милых его сердцу. Умершая была между ними существом незаменимым. Кто знал

всю цену души ее, тот, верно, применит к этому идеальному созданию

восхитительные стихи Жуковского, как бы в предчувствии теперешнего события

за семь лет им написанные:

Не узнавай, куда я путь склонила,

В какой предел из мира перешла...

О друг, я все земное совершила:

Я на земле любила и жила.

Нашла ли их, сбылись ли ожиданья?

Без страха верь; обмана сердцу нет;

Сбылося все; я в стороне свиданья,

Я знаю здесь, сколь ваш прекрасен свет.

Друг! на земле великое не тщетно!

Будь тверд, а здесь тебе не изменят;

О милый, здесь не будет безответно

Ничто, ничто: ни мысль, ни вздох, ни взгляд30.

Невозможно описать, до какой степени растерзана была душа его

скорбью, когда он возвратился сюда, проводивши драгоценный прах до

последнего земного жилища. Только тот может ясно представить его состояние,

кто знал трогательную привязанность его ко всему, доносившему до него

сладостный отзыв далеко отодвинувшегося детства и милых о нем воспоминаний.

Все письма его к родным наполнены умилительным лепетом этой младенческой

до старости души, отовсюду порывавшейся к первым ее друзьям, к первому ее

счастью. В 1824 году, после известия, что у А. П. Зонтаг родилась дочь,

Жуковский писал так: "Какая-то Немезида преследует меня31. Я наказан небом за

мою непростительную лень писать письма. Я точно писал к вам два раза по

получении известия о вашей крошке -- но вы не получали моих писем. Поделом

мне: но за что же вам огорчение? Ибо вам, верно, весело было бы слышать

поздравительный голос своего брата и друга. Итак, хотя поздно, поздравляю вас с

вашим милым товарищем. Дай Бог, чтобы она долго, долго жила на вашу радость;