постановлено следующее: по примеру всех других обществ каждый вновь

выбранный член должен читать похвальное слово своему умершему

предшественнику; но так как все члены "Арзамаса", без сомнения, бессмертны, то

они положили брать напрокат покойников между халдеями "Беседы" и

Российской академии. По примеру же ученых обществ составлялись и протоколы

заседаний, конечно, в шуточном смысле; тут отличался Жуковский: он составлял

из фраз осмеянных сочинителей забавную галиматью. Говорят, что они

находились в бумагах А. И. Тургенева. Кое-что из этих литературных шалостей,

как назвал их Блудов на юбилее князя Вяземского, напечатано в "Русском архиве"

1866 и 1868 годов.

Эти "шалости" предохранили Жуковского от совершенного упадка духа,

который обнаруживается из переписки его с Авдотьей Петровною.

"Я теперь люблю поэзию, как милого человека в отсутствии, о котором

беспрестанно думаешь, к которому беспрестанно хочется и которого все нет как

нет! Я здесь живу очень уединенно; никого, кроме своих немногих, не вижу, и,

несмотря на это, все время проскакивает между пальцев. И этой немногой

рассеянности для меня слишком много. Прибавьте к ней какую-то неспособность

заниматься, которая меня давит и от которой не могу отделаться, -- жестокая

сухость залезла в мою душу!

О, рощи, о, друзья, когда увижу вас?

Но что ж, если не удастся огородить себе какого-нибудь состояния! Если

надобно будет решиться здесь оставаться и служить, тогда прощай поэзия и все!

Неотвязное слово! Как оно теперь для меня мало значит! А все не расстанешься с

ним".

Но вдруг на голову нашего друга неожиданно грянул гром с той стороны,

куда устремлены были все мечты поэта, -- из Дерпта. Там думали, что новые

петербургские виды и отношения совершенно успокоили душу его и что он

отказался уже от прежних желаний и надежд. Отъезжая из Дерпта в Петербург, он

поручил семейство Протасовых покровительству одного приятеля, которого в

короткое время своего первого пребывания в Дерпте успел дружески полюбить.

Это был профессор Мойер, домашний врач Протасовых. Жуковский откровенно

рассуждал с ним о своих отношениях к разным лицам семейства, о

необходимости с ними расстаться и вверил судьбу ближайших к сердцу

родственников человеку, на которого он полагался как на надежную опору для

них в новом местопребывании.

Мойер, по желанию своего отца, бывшего ревельского суперинтенданта,

посвятив три года (1803--1805) изучению богословия в Дерпте, по окончании

этого курса отправился в чужие края для изучения медицины. Шесть лет провел

он там с этой целью, преимущественно в Павии, где подружился с знаменитым

профессором хирургии Скарпою, и в Вене, где посещал практические заведения

под руководством хирурга Руста и офтальмолога Бэра. Кроме того, будучи

отличным пианистом, он очень коротко познакомился в Вене с Бетховеном.

Возвратясь на родину, Мойер в 1812 году заведовал хирургическим отделением

военных госпиталей, сначала в Риге, потом при университетской клинике в

Дерпте, и в 1815 году выбран здесь был профессором хирургии. Он пользовался в

Дерпте большим уважением не только сослуживцев, но и общества и привлекал

всех образованностью и приветливым своим характером. Принадлежа к какой-то

масонской ложе, Мойер сделался в Дерпте главою всех приверженцев масонских

идей. По увольнении Клингера от должности попечителя Дерптского

университета (в 1817 году) пиетистическое направление, господствовавшее в

тогдашнем министерстве народного просвещения, коснулось и Дерптского

университета и повело войну против рационализма, но, несмотря на эти

обстоятельства, Мойер остался профессором и впоследствии был выбран

ректором университета.

Такая личность, по отъезде Жуковского, могла своим спокойным и

решительным характером усмирить душевные волнения в доме Протасовых. Мать

и дочери искренне уважали его, а зятю стало как-то неловко при таком домашнем

друге; он стал нередко уезжать из Дерпта и наконец отпросился на службу в

Петербург. Удостоверясь в дружеском расположении Протасовых к себе, Мойер