такое влияние на судьбу Жуковского, вполне заслуживала такую неограниченную

доверенность. Она обняла рыдающую Елизавету Дементьевну и сказала: "Будь

совершенно спокоен на их счет. С Лизаветой я никогда не расстанусь, а Васинька

будет моим сыном". Это обещание, данное у смертного одра, было свято

исполнено. Все эти подробности я несколько раз слышала от Елизаветы

Дементьевны.

Афанасий Иванович скончался в конце марта месяца (1791 г.). Он

погребен в Мишенском, возле предков своих, в особой часовне, построенной на

том месте, где прежде была церковь.

К шести неделям, в самом начале весны, бабушка поехала в Мишенское.

Она взяла с собой Елизавету Дементьевну, Жуковского, самую старшую дочь

свою, Алымову (которая по возвращении из Сибири разошлась с мужем и жила у

матери), маленькую свою внучку Вельяминову и меня. Катерина Афанасьевна

осталась в Туле, у моей матушки.

По дедушке была отправляема ежедневно годовая служба за упокой. Я с

Жуковским, вместе с бабушкой, ходили всякий день к обедне. На царских дверях

нашей церкви, довольно низко, есть резной херувим. После Херувимской песни,

когда затворяют царские двери, Жуковский поставил себе долгом целовать этого

херувима в обе полные, розовые щечки и меня водил с собой.

Осенью 1791 года бабушка со всем семейством возвратилась в Тулу, в тот

же дом, в котором скончался дедушка. Дом был нанят на три года. Жуковский

был не только любимцем бабушки, но и всего семейства. А мы, девочки, младшие

его, не только его любили, но и повиновались ему во всем. Мать обожала его, но

не могла видеть без того, чтобы не бранить его, и это продолжалось во всю жизнь

ее. Жуковский всегда молча и почтительно выслушивал эту брань, по большей

части несправедливую. Бабушка же, всегда кроткая со всеми, была с ним ласкова

и снисходительна ко всем его детским затеям. Не говорю: шалостям; мне кажется,

что шалостей он никаких не делал. Она всегда говорила: "Анюту (т. е. меня) все

считают моей любимицей, и не диковинка, что я люблю ее больше прочих детей,

– - она с минуты своего рождения на моих руках, (другая Анюта, Вельяминова,

была отдана тетке Алымовой, которая была бездетна); но я не решу, кого я люблю

больше, -- Васю или ее? Если бы мой сын, Иван Афанасьевич, был жив, и того я

не могла бы любить больше Васи".

А как было не любить его! Он был умный, добрый, прекрасный,

терпеливый, кроткий, послушный мальчик.

Возвратись в Тулу, бабушка поместила Жуковского в пансион Роде уже

полным пансионером. Его привозили домой в субботу, после обеда, а в пансион

отвозили обратно в понедельник поутру. Всякое воскресенье бабушка давала

Жуковскому и мне по десяти копеек медью. Он отдавал свои деньги мне под

сохранение и приказывал, чтоб без его позволения я не тратила и своих. Я не

смела ослушаться, да, правду сказать, еще и не умела тратить.

Когда кончился год траура по дедушке, самая младшая из дочерей

бабушкиных, Екатерина Афанасьевна, вышла (1792 г.) замуж за Андрея

Ивановича Протасова. Он имел очень небольшое состояние10, почему Марья

Григорьевна и сочла нужным отдать Екатерине Афанасьевне назначенную ей

часть отцовского имения. Но, отделяя одну из дочерей, ей казалось

несправедливым удерживать имение прочих детей. Итак, дети Вельяминовы,

бывшие еще в опеке у отца, получили свою часть, Авдотья Афанасьевна Алымова

свою часть; одна моя матушка не взяла Мишенского, назначенного ей. Батюшка

(Юшков) был достаточен и не хотел лишать бабушку той деревни, которую она

любила и где привыкла жить. Бабушка назначила очень ничтожный доход для

себя, с каждой части по 300 рублей; одна моя матушка, как следует, была

исключена от этого налога, потому что не взяла своей части из имения, хотя

батюшка охотно был готов давать теще то же, что другие. Он содержал

Мишенское, будущую собственность жены, в таком же точно виде, как оно было

при Афанасье Ивановиче. Эта деревня, ничтожным своим доходом, не только не

могла поддерживать всех строений, оранжерей, прудов, сажалок, но даже не

могла прокормить огромную дворню, находившуюся при ней. Раздав имение