нами. В Мишенское летом всегда съезжалось большое общество родных и друзей.

Тогда Мишенское было не таково, как теперь. Тогда был огромный дом с

флигелями, оранжереи, теплицы, сажалки, пруды; и хотя строение все было

деревянное, но при тогдашнем неразделенном имении содержалось в порядке.

Теперь все это исчезло. Строение сгнило и развалилось; пруды, сорвав плотины,

ушли; сажалки поросли камышом. При моем маленьком состоянии я не могу

исправить всего этого -- и на что, для кого? Я живу совершенно одна, под

скромною соломенною кровлей, близ родных моих, готовая скоро соединиться с

милыми сердцу. Мишенское все еще прекрасно своим местоположением, а для

меня имеет двойную прелесть своими воспоминаниями. Церковь, где мы вместе

молились; роща и сад, где мы гуляли вместе, любимый его ключ Гремячий и,

наконец, холм, на котором было переведено первое его стихотворение "Сельское

кладбище"12, вышедшее в свет.

Этот холм сохранил название "Греева элегия".

Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златые игры первых лет

И первых лет уроки --

Что вашу прелесть заменит?13

Дядя мой Николай Иванович Вельяминов оставил вице-губернаторскую

должность в Туле и уехал в Петербург, оставив двух старших дочерей с

гувернанткою у бабушки под надзором тетки Авдотьи Афанасьевны Алымовой.

Жуковский очень подружился с моими кузинами, особливо с Марией

Николаевной; но я им не только не завидовала, а, напротив, вместе с ним обожала

старшую кузину; удивлялась, однако, их жадности и тому, что для Авдотьи

Николаевны самою приятною забавою было бегать и драться с Жуковским, чем

она часто ему надоедала. Бабушка моя в эту осень не поехала в Тулу; но матушка

моя, приезжавшая всякое лето в Мишенское, возвращаясь в Тулу, увезла с собою

Жуковского, для продолжения наук. Мы прожили в деревне и не видали

Жуковского до следующего лета, когда матушка привезла его к нам на вакацию.

Но и это время не было для него потеряно. С матушкой приехал первый учитель

тульского училища, Феофилакт Гаврилович Покровский, который, по мере наших

возрастов, учил всех нас чему следовало, Жуковского, кузин моих, родных сестер

и меня.

В конце лета матушка уехала, взяв с собою Жуковского и учителя. Но как

матушка также взяла гувернантку для сестер, то бабушка сочла лучшим отвезти

меня к родителям, чтоб я вырастала не совсем чужою моему семейству. Тетка моя

Алымова осталась в Мишенском с кузинами, а в Тулу отправились бабушка,

Елизавета Дементьевна (для свидания с сыном) и я.

Так кончился первый период моей жизни. Мне бы не следовало говорить

так много о себе; но все, что случилось в первые годы моего детства, так тесно

связано с воспоминанием о Жуковском, что непременно приходится говорить и о

себе. Вы, любезный князь, делая извлечение из моих писем, выгородите меня

елико возможно. Уж вы лучше меня с этим сладите. Пока прощайте. В

следующем письме опишу вам жизнь нашу в Туле, в доме моих родителей.

II

Мы подъехали к батюшкиному (то есть Юшкова) дому во время обеда.

Все семейство сидело за столом. Мне было тогда семь лет с половиною, и меня,

маленькую девочку, в одну минуту вынули на руках из возка. Я влетела в

столовую и начала отпускать книксен перед матушкою, которая, не будучи

предупреждена о скором бабушкином приезде, очень испугалась, увидя меня

одну, и вместо того, чтобы поцеловать, она оттолкнула меня и побежала на

крыльцо, чтоб узнать, что сделалось с бабушкою. Старушка в это время

выгружалась из возка. Оробев от неласковой встречи, я пошла уже гораздо тише к

батюшке, но и он, сказав мне: "После, Анюта!" -- бросился вслед за матушкой.

Незнакомая мне старушка-гувернантка, видя мое горестное недоумение, сказала:

"Venez ici, ma ch`ere enfant!" {Иди сюда, мой милый ребенок! (фр.).} -- и хотела

посадить меня к сестрам моим. Но и те встретили меня недружелюбно. Катенька