– Да, – сказал шеф, улыбаясь, – действительно, некрасиво, что со мною так поступают. Притом какая неблагодарность со стороны военачальников в отношении меня, который в рейхстаге всегда заботился о них! Но они увидят, как я переменюсь. Я пошел на войну с благоговением к войску, но вернусь домой парламентарным человеком.

Князь Плесс хвалил вюртембергские войска; как солдаты, они произвели на него прекрасное впечатление и будто по своей выправке всего ближе подходят к нашим. Канцлер разделяет это мнение, но он желал бы распространить такой похвальный отзыв и на баварцев. Ему, кажется, особенно нравится в них то, что они «тотчас готовы расстрелять вольных стрелков».

– Наши северные немцы слишком придерживаются приказов. Когда такой разбойник, – заметил он примерно, – стреляет в гольштинского драгуна, этот прежде всего слезает с коня, бежит за ним с своей тяжелой саблей и ловит его; пойманного приводит к своему лейтенанту, и этот отпускает его или сдает другому на руки, что одно и то же, так как его все-таки отпускают. Баварец поступает иначе: он знает, что идет война, он придерживается еще добрых старых обычаев. Он не станет дожидаться, пока в него выстрелят сзади, а стреляет раньше.

За обедом у нас икра и паштет из фазанов. Первая доставлена нам старанием баронессы фон Кейделль, последний – графини Гацфельд. Подают также шведский пунш.

Вечером для нашей печати приготовлена заметка Бернсторфа, что французский фрегат «Desaix» захватил в английских водах немецкий корабль, а также и письмо к Ленди по поводу вывоза англичанами оружия во Францию; далее – приняты меры, чтобы наши газеты не защищали более Базена против делаемых ему упреков в измене, «так как это вредит ему», а равно отправлена и телеграмма о том, что французское правительство уже несколько дней перестало выпускать из Парижа иностранцев, со включением дипломатов, которых мы и теперь, как и прежде, готовы принять на наших линиях.

Л. извещает, что префект фон Браухич приказал версальскому магистрату под опасением штрафа в пятьдесят тысяч франков устроить к третьему декабря склад необходимых вещей, в которых начинает чувствоваться недостаток в городе. Гарибальди действительно имел незначительный успех над нашими войсками, но наша потеря убитыми, ранеными и взятыми в плен составляет, как говорят, не более 120 человек.

За чаем говорилось, что Г., который был у нас в Мо, опять приехал и принят шефом. По словам Болена, это несколько загадочная личность: он агент Наполеона и в то же время участник или даже совладелец весьма радикальной демократической газеты в Прирейнской провинции. В Пруссии он выдает себя успешно за республиканца, проникнутого чувством благородства и патриотизма. Такую рекомендацию дал о нем при его представлении правительственный президент фон… Что связывает обе стороны этой двойственной натуры, а равно какая цель настоящего посещения – остается покрытым мраком неизвестности. Затем речь шла о каком-то господине, который, придя в отчаяние от поведения известных личностей в Hôtel des Reservoirs, хотел примкнуть к демократам или уже соединился с ними.

Среда, 23-го ноября. Сегодня утром я спросил у одного из советников:

– Не знаете ли вы, в каком положении дело о баварских договорах? Нынче вечером, вероятно, уже выяснится это.

– Да, – отвечал он, – если еще что-нибудь не помешает; впрочем, и помехи-то, в сущности, не должно быть важной. А знаете ли, по какому поводу еще недавно договор чуть-чуть не потерпел крушения?

– По какому?

– По поводу вопроса: воротники или эполеты.

Так как после этих слов меня отозвали, то я не мог тотчас же попросить объяснения загадки. Потом я узнал, что дело касалось вопроса, носить ли баварским офицерам в будущем, как до сих пор, значки на воротниках или же, подобно северогерманским, на плечах.

За столом между нами сидели два лица: одно – в гусарской форме с женевской перевязкой, другое – в пехотной с аксельбантом; первое был силезский граф Франкенберг, большого роста красивый господин с рыжеватой окладистой бородой, второе – князь Путбус. Оба награждены за свои заслуги орденом Железного креста. Гости говорили о том, что в Берлине сильно желают бомбардировки и сетуют на ее замедление. Слух, будто высокопоставленные дамы являются одной из причин замедления, теперь, по-видимому, представляется общераспространенным.

Потом, когда разговор коснулся обращения с французским сельским населением, Путбус рассказал, что один баварский офицер сжег целую красивую деревню и приказал выпустить вино, хранившееся там в подвалах, потому что тамошние крестьяне вели себя вероломно. Кто-то другой еще заметил, что солдаты где-то ужасно исколотили священника, пойманного в измене. Министр снова хвалил энергию баварцев, но затем в отношении второго случая он прибавил:

– С этими людьми нужно или обращаться с возможно большим вниманием, или же делать их безвредными. Одно из двух. – И несколько подумав, он прибавил: – Их надобно вешать с учтивостью, соблюдаемой до последней ступеньки виселицы. Грубо можно обращаться только с их друзьями, когда можно предполагать, что они не сердятся за это. Как грубо обращаются, например, с их женами в сравнении с другими женщинами.

Разговор идет о герцоге Кобургском, потом о марлиском водопроводе и о том, что в него не попадают ядра с форта; наконец, по инициативе князя Путбуса, о какой-то маркизе делла Торре, у которой, по его словам, было несколько бурное прошлое; она любила лагерную жизнь, была с Гарибальди под Неаполем и с некоторого времени находится здесь и ходит с женевским (красным) крестом. Кто-то упомянул о картине, заказанной у Блеймтрей, и это подало повод другому застольному гостю заговорить о другой картине, долженствовавшей изображать генерала Рейля, передающего королю на горе перед Седаном письмо от Наполеона. Картину порицали за то, что на ней генерал снимает фуражку так, как будто намеревается кричать «ура» или «виват». Шеф заметил: