хранил автографы этих произведений. Одну из повестей — «Несчастный» — он передал в журнал

«Исторический вестник, где она напечатана в январской книжке 1881 года. Тогда же в газете «Труд», а

вскоре и в журнале «Киевская старина» началась публикация и других повестей Шевченко.

...желал печатать написанное, но не решался на это по скромности...— Шевченко делал попытки

опубликовать в русских журналах некоторые из повестей («Княгиня», «Варнак», «Прогулка с

удовольствием и не без морали»), но они не были напечатаны. Сдержанный отзыв о повестях Шевченко и

173

совет не печатать их выразил в письме к поэту от 19 июня 1858 года С. Т. Аксаков. Мнение Аксакова

возымело действие на Шевченко, и новых попыток опубликовать свои прозаические произведения он не

делал. Приведя в письме к М. И. Семевскому, сразу после воспоминаний о Шевченко, первые сведения о

его русских повестях, Костомаров отозвался о них высоко (кроме «Повести о безродном Петрусе»,

которая не сохранилась), хотя и недооценивал степень владения русским языком автора. Высоко оценены

повести Шевченко, их идейно-художественные достоинства в наше время. /500/

Н. И. Костомаров

ВОСПОМИНАНИЯ О ШЕВЧЕНКО

Милостивый государь!

Хотя многое соединяло меня в судьбе с Шевченко, но я не могу похвалиться особенною

с ним близостью, так что в этом отношении мне известны были лица, более с ним связанные

задушевными узами, чем я, и более меня знавшие особенности его жизни. От себя передам

лишь следующие данные.

С Шевченко лично познакомился я в мае 1846 года в Киеве и видался с ним до января

1847 г., когда он выехал в Черниговскую губернию к своим знакомым. Тогда я читал в

рукописи многие из его произведений, из которых иным суждено было явиться в печати

поздно, как, например, «Наймичка», «Черниця Мар’яна» и пр., а другим не суждено было и

до сих пор у нас показаться на свет. То было время самого крайнего развития поэтического

таланта Шевченко, апогей его дарований и деятельности. Сам поэт был тогда в полном

цвете лет (около 35), горячо любил он малорусскую народность, но более всего

сочувствовал судьбе простого народа, и любимым его помышлением была свобода этого

народа от помещичьего гнета. Все знали, что он сам происходил из этого порабощенного

народа, но от Шевченко трудно было добиться воспоминаний о его детстве, проведенном

среди поселян. Он ни пред кем не стыдился своего происхождения, но не любил много

говорить о нем, и многое, что он высказывал, излагалось всегда с недомолвками; так,

например, он рассказывал, как он был в Варшаве в эпоху восстания в 1830 году и как

революционное правительство выпроводило его с другими русскими, давши ему денег

тогдашними революционными ассигнациями; но по какому поводу он попал в Варшаву —

этого он не сообщал; равным образом не слыхал я от него подробностей, каким образом он

очутился после того в Академии художеств. Обстоятельства его освобождения из

крепостной зависимости также не передавались мне. Однажды я спросил у него, справедлив

ли ходивший об нем анекдот, будто какой-то знатный барин нанял его нарисовать свой

портрет, и когда после того нарисованный портрет ему не понравился, Шевченко переменил

на портрете костюм и продал его в цирюльню на вывеску; что барин, узнавши об этом,

обратился к владельцу Шевченко, находившемуся в то время в Петербурге, и купил

Шевченко за большие деньги. Шевченко объявил мне, что ничего подобного не было и что

это старый избитый анекдот, давно уже ходивший в публике и кем-то приноровленный к

нему, Шевченко, совершенно произвольно. Он почему-то считал в деле своего

освобождения своими благодетелями Брюллова и поэта Жуковского; последнего, однако, он

не очень ценил за дух многих его произведений. [Несмотря на горячую преданность народу,

у Шевченко в беседах со мною не видно было той злобы к утеснителям, которая не раз

выражалась в его произведениях; напротив он дышал любовью, желанием примирения

всяких национальных и социальных недоразумений, мечтал о всеобщей свободе и братстве