174

всех народов.] Недостаток образования часто проглядывал в нем, но дополнялся всегда

свежим и богатым природным умом, так /181/ что беседа с Шевченко никогда не могла

навести скуки и была необыкновенно приятна: он умел кстати шутить, острить, потешать

собеседников веселыми рассказами и никогда почти в обществе знакомых не проявлял того

меланхолического свойства, которым проникнуты многие из его стихотворений. С отъезда

его из Киева в январе 1847 г. я разлучился с ним надолго. Только мельком случилось мне

увидеть его в Петербурге в том же году и услышать прощальное слово, полное вместе с тем

надежд на лучшую долю: «Не журись, Миколо, — сказал он мне, — ще колись житимемо

укупі». В тот же год его отправили в ссылку. С тех пор я не слыхал о нем ничего до 1857

года. В этот год осенью, воротившись из путешествия за границею, я узнал, что Шевченко

заезжал ко мне в Саратове, возвращаясь по Волге на свободу из Петровского укрепления, в

котором в последние перед тем годы служил рядовым. Потом услыхал я, что он не получил

дозволения жить в Петербурге и потому прожил зиму в Нижнем Новгороде, где, как

рассказывали, чуть было не женился на какой-то актрисе. Летом 1858 года, будучи в

Петербурге, я отыскал Шевченко и увидел его первый раз после долговременной разлуки. Я

нашел его в Академии художеств, где ему дали мастерскую. Тарас Григорьевич не узнал

меня, оглядывая меня с головы до ног, пожимал плечами и решительно сказал, что не может

догадаться и назвать по имени того, кого перед собою видит. Когда же я назвал свою

фамилию, он бросился ко мне на шею и долго плакал.

С тех пор, в продолжение месяца, мы с ним виделись несколько раз, сходясь в

ресторации, так как я тогда усиленно занимался в Публичной библиотеке и не имел времени

ни на какие долговременные беседы и развлечения. И теперь Шевченко, как прежде, не

любил рассказывать подробностей о своем заточении; я узнал от него только, что вначале

ему было хорошо, потом какой-то начальник, дослужившийся до офицерских чинов из

рядовых, начал его стеснять, но в конце судьба его снова облегчилась: он был переведен в

Петровское укрепление, где комендант был к нему ласков, допускал его к себе в дом и

вообще обращался с ним гуманно. Своим освобождением он считал себя обязанным

ходатайству бывшего тогда вице-президентом Академии художеств графа Федора

Петровича Толстого и отзывался о нем и его семействе с чрезвычайным уважением и

любовью. Через месяц я разлучился с Шевченко, уехавши в Саратов, куда приглашен был в

Комитет по устройству крестьян, а вернувшись в Петербург весною 1859 года, я не застал

уже там Шевченко: он был отпущен временно на родину и вернулся в тот же год позднею

осенью, когда я занял кафедру в Петербургском университете. Целый год квартировал я в

гостинице Балабина, близ Публичной библиотеки. Шевченко изредка приходил ко мне;

кроме того, мы часто встречались с ним в доме графа Толстого, его покровителя. Так

прошла зима и весна 1860 года. Летом в этот год я перешел на квартиру на Васильевский

остров и был почти соседом Шевченко, жившего постоянно в Академии художеств, в своей

мастерской, где он занимался граверным искусством «eau forte». Своих стихов он почти

никогда не читал мне и неохотно отвечал на мои вопросы о том, что он пишет. Так же точно

разнеслась весть о том, что во время поездки его в Малороссию в последнее время с ним

случилась какая-то неприятная история, приведшая его до /182/ щекотливых объяснений с

властями. Я спрашивал его об этом и не получил от него никакого удовлетворительного

ответа. Осенью 1860 года между знакомыми нашими разнесся слух, что Шевченко

собирается жениться на одной малороссиянке из простонародья, находившейся в услужении

у барыни, жившей в Петербурге. На вопрос мой об этом Шевченко отвечал утвердительно,

но, видимо, не хотел вдаваться в рассуждение об этом предмете, и я, заметивши его

нежелание, не стал более толковать об этом. Спустя немного времени, встретивши его в

театре, я спросил его: «Ну, Тарасе, коли ж твое весілля?» Он отвечал: «Тоді, мабуть, коли