Но Колян не был меланхоликом и не страдал приступами рефлексии. Он был человек действия. Стряхнув с себя кратковременное наваждение – какая ерунда только не приходит в голову, он набрал номер телефона матери.

– Привет, мам. Дело есть.

– Что за дело, сынок?

– Значит, так. К тебе подойдёт один юрист из района и будет тебя спрашивать про моего папашу.

– Да что ты! Он же давно мёртвый.

– Неважно. А важно то, что мне позарез надо доказать, что твой Каллистрат и есть мой кровный отец.

– Не пойму, сынок, зачем тебе это?

– Надо, мать. Очень надо.

– А как же я докажу? Ведь документов-то у меня нет, что мы вместе жили.

– Жалко. Но всё равно, расскажи всё, как есть. Любую мелочь припомни. Постарайся ответить на все его вопросы. Ничего не утаивай. От этого вся наша жизнь теперь зависит.

– Да что ты такого говоришь?

– Знаю, что говорю. Сделаешь?

– А худа какого не будет?

– Худо будет, если не сделаешь, как я говорю.

– А когда тот юрист придёт?

– Ну, через неделю или через месяц. Не знаю. Но придёт.

– А ты ничего опять не натворил? Это из-за тебя юрист-то придёт?

– Да нет же. Всё у меня в порядке, и этот юрист вовсе не прокурор, а – наоборот. Он людям помогает.

– Ну ладно, сынок. Всё сделаю, как ты велишь.

В разгар полярного дня 23 июня на станцию Олега Ивановича пришло электронное сообщение из Пензы. “Уважаемый господин Дудинский, рады сообщить, что в Вашем деле наметился определённый прогресс. Обнаружился один человек, который, возможно, является внебрачным сыном Каллистрата Епифановича Синельникова. По заявлению матери упомянутого – Мягковой Марии Ивановны, 1938-го года рождения, уроженки села Осины Омской области, проживающей там же, незамужней, она в 1964-ом году в течение ряда месяцев сожительствовала с вышеназванным гражданином Синельниковым, после чего её сожитель уехал в неизвестном направлении. В начале восьмидесятых годов до неё дошли слухи от односельчан, что её бывший сожитель погиб на Дальнем Востоке. Гражданка Мягкова Мария Ивановна сообщила в заверенном нотариально заявлении, что у вышеназванного гражданина Синельникова родители погибли при пожаре в 1940-ом году, а единственная сестра гражданина Синельникова Марфа Епифановна, 1921-го года рождения умерла на Севере во время войны.

У гражданки Мягковой Марии Ивановны сохранилась одна фотография, на которой снята вся семья Синельниковых. Копия фотографии прилагается.

Просим ознакомиться с фотографией и определиться, является ли младшая женщина на снимке Вашей матерью.

Прочих родственников Синельниковой Марфы Епифановны выявить до сих пор не удалось.

Прилагаем также копию паспорта гражданина Мягкова Николая Каллистратовича, предполагаемого внебрачного сына Каллистрата Епифановича Синельникова.

С уважением,

Кофман Б.М.”

Олег Иванович с нетерпением открыл первое приложение. Это была обычная для того времени семейная фотография, сделанная в провинциальном фотосалоне. Надпись закрепителем в нижнем правом углу гласила, что снимок был сделан в 1939 году. На двух стульях сидели дети – уже вполне взрослая дочь и сынишка на вид лет семи-восьми. Родители степенно стояли за стульями, и вся четвёрка напряжённо смотрела в объектив.

Олег Иванович вздрогнул. Сомнений не было. На этой семейной фотографии и на небольшой карточке на анкете была снята одна и та же молодая женщина – его мама. Очевидно было также, что между её отцом, дедом Олега Ивановича, и им самим имеется неопровержимое сходство. Олег Иванович впал не то в задумчивость, не то в беспамятство. Очнувшись через полчаса, он открыл второе приложение. Это был снимок первых двух страниц паспорта сына Каллистрата Епифановича Николая Каллистратовича. И здесь в чертах двоюродного брата Олега Ивановича угадывались черты их общего предка – деда, от которого, очевидно, оба кузена унаследовали чёрные, как ночь, слегка вьющиеся густые волосы. У младшего кузена уже поседели виски, и лет через двадцать у него наверняка будет такая же пышная седина, как и у Олега Ивановича.

Удивительное, однако, дело! Без видимых причин Олег Иванович почувствовал неприязнь к кузену. Вот не понравилось ему что-то в его облике. Он и сам не мог себе объяснить, что именно ему пришлось не по вкусу, но факт был налицо: вместо тёплых родственных чувств, какие у него сразу же пробудились к матери, он испытывал досаду, что единственным его родственником на свете оказался этот мужик с таким непонятным взглядом. В нём не читалось ни ума, ни любопытства, ни достоинства, ни теплоты. Олега Ивановича осенило: взгляд кузена выстраивал стену отчуждения, и общаться с человеком с таким взглядом едва ли кто захочет. Вот и причина неприязни.

Какое-то смутное беспокойство овладело им. Что-то вертелось в памяти, и никак не хотело проявиться. Олег Иванович силился понять, что так мучит его подсознание, но всё было напрасно. Махнув рукой на свои муки, он лёг в постель, приняв двойную дозу снотворного. Сон в конце концов одолел его. К утру ему приснилась Дудинка, последние дни перед уходом в экспедицию, буфет в порту, сотрудник ФСБ, который рассказывает ему о каком-то бандите Николае Мягкове, пытающемся его разыскать. И тут наступило пробуждение. Вот оно в чём дело! Нашедшийся кузен Николай Каллистратович Мягков, который ассоциировался у него в первую очередь с отчеством Каллистратович, тоже ведь Николай Мягков! Это была какая-то мистика. “Некий бандит Николай Мягков разыскивает меня, я же в свою очередь нашёл себе родственника, и тоже Николая Мягкова. Случайно ли такое совпадение?” – размышлял Олег Иванович вслух. – “Да и рожа у моего кузена вполне бандитская. Не удивлюсь, если это один и тот же Мягков”.

На следующий день в Пензу улетел ответ: “Уважаемый Борис Моисеевич, благодарю Вас за присланную фотографию. Рассмотрев её, я не могу со стопроцентной уверенностью сказать, что девушка на снимке и моя родная мать суть одно и то же лицо, хотя определённое сходство между лицом на присланной Вами фотографии и моей мамой, фотография которой у меня имеется, отрицать нельзя. Чтобы нам не совершить роковой ошибки, прошу Вас сообщить моему предполагаемому кузену господину Мягкову Николаю Каллистратовичу, что мне требуется время для уточнения всех деталей. Вполне возможно, что потребуется генетическая экспертиза.

Настоятельно прошу ни в коем случае не допустить раскрытия моей личности. Я удваиваю Ваш гонорар и ещё раз подчёркиваю, что вышеупомянутый господин Мягков ни при каких обстоятельствах не должен узнать, кто я.

С уважением,

Многоопытный Борис Моисеевич сразу понял, что Олег Иванович ни на йоту не сомневается, что этот малоприятный тип Мягков является его единственным родственником, но такое родство его совершенно не порадовало, и он решил просто потянуть время. А время – лучшее лекарство от проблем. Что ж, тянуть время Борис Моисеевич умел мастерски. А тут ещё и двойной гонорар…

“… Забавная же история, в самом деле! Не было ничего. Совсем ничего. Времени не было. Пространства не было. Была какая-то пустая сингулярность – невесомая точка нулевой ширины, толщины и высоты. И было только Слово, глубокомысленно молчавшее вне времени и вне всякого места. И так, видимо, хотелось Слову высказаться и поделиться всем своим глубокомыслием, что, в конце концов, оно не выдержало и произнесло-таки своё весомое слово. И тут всё пошло, как по-писаному. Запустились мировые часы, распростёрлось пространство, и излился в него океан энергии, который, словно в оргазме, инфляционно безмерно расширился за ничтожный момент времени – всего за десять в минус тридцать третьей степени секунды. А потом грянул Большой взрыв… И вот на тебе: Вселенная в пелёнках. И начала она расти не по дням, а по часам. И вот выросла она до подросткового возраста – чуть больше тринадцати лет. Пардон, тринадцати с половиной миллиардов лет. У вселенных это самый пубертатный период. Поразительно весомым оказалось то Слово. Одно-два уравнения, скорее всего, одно, и результатом его решения стало всё многообразие мира. Особенно поразительно то, что следствием того, несомненно простого, первоуравнения стало не только движение галактик, звёзд, планет, комет – бездушных кусков материи, но и зарождение жизни. И ещё поразительнее, что среди живых существ появились и разумные существа со свободой воли. Неужели их произвол – что хочу, то и ворочу – тоже был изначально упакован в Слове или в том простейшем первоуравнении и является его неким частным решением?

И что же получается? Мы – люди, что по утверждению классика должно звучать гордо – суть лишь частное решение какого-то уравнения?! Обидно, но дела обстоят, похоже, именно так. Первоуравнение, или то самое пресловутое Слово – сугубо математический объект. Но, в силу его вселенской созидательности его вполне законно можно было бы считать и субъектом. Неважно, субъект или объект. Важно, что это чисто математический феномен. То есть, нас, гордых людей, породила… математика. Какая-то софистика получается. Где у математики то чрево, которое породило материю, данную нам в ощущениях? Откуда берётся та прорва энергии для строительства нашей и прочих вселенных? А их к тому же бесконечное множество… Знатоки утверждают, что во всём виноваты квантовые флуктуации неких скалярных полей. Они и порождают эти океаны энергии из ничего. Ясней же ясного: случилась подходящая флуктуация, и пожалуйста, вот вам стройматериал для очередной вселенной – твори, выдумывай, пробуй…”.