– В определенный момент я переборщил и ты перестал ... хотеть, - сумрачно озвучивает свои подозрения любовник.

Я готов рассмеяться, но молчу. Иногда побояться бывает полезно.

– Словом, - заканчивает он, - у тебя были все шансы прийти к финалу с грамотно завернутой за спину в болевом захвате рукой. А вот этого я себе бы точно не простил.

Вот тут я не выдерживаю и принимаюсь смеяться.

– Лучше того, что я в любой момент мог тебя остановить, - признаюсь, - было то, что останавливаться мне нисколько не хотелось. Не смей портить мягкость подушек раскаяньем.

Эрик втекает в мои объятия, как растаявшее масло, тяжелой головой опирается о мое плечо и, кажется, вовсе не против объятий. Мы пьем чай и беседуем о том, что опробованный способ спустить пар не так уж плох. Совсем не плох, если начистоту. Страх потери меня оставил, и Эрик опустил колючки, получив желаемое.

Так что, пожалуй, можно поговорить о том, что действительно важно. С чего все началось. Потому что в одиночку я не могу разобраться с этой загадкой.

– Наркотик, - констатирую я, выслушав подробный, по моей просьбе, пересказ событий.
– Я практически не сомневаюсь. Что ты резистентен к фастпенте, полиция не могла не знать; очевидно, попытались развязать тебе язык хоть так. Скажешь, я параноик?

– Меня не кололи, - пожимает плечами Эрик и почему-то усмехается. Снова непонятная мне барраярская шутка?

– Значит, исхитрились как-то иначе, - настаиваю я.
– Знать бы, как.

– Если бы я знал, как, - с досадливым - или покаянным?
– вздохом отвечает Эрик, - я бы не попался. Признаю себя идиотом.

И он не идиот, и я не параноик. Лучше бы это усвоить обоим.

– Ты что-то нюхал, ел, пил, держал в руках?
– перечисляю.

Эрик качает головой, потом вспоминает: - Держал разве что ручку, подписывал протокол, - и вскидывается: - Выпил воды, самой обычной, без привкуса.

Вода, как выясняется минутой позже, была из графина. Немного странная для полицейского участка склонность к архаике. И, кроме Эрика, при нем оттуда никто не отпил ни глотка. Я едва не скрежещу зубами: надо же было Дерресу так оплошать, Эрику - попасться, а мне не оказаться рядом!

Впрочем, дело обошлось малым злом. Это был не яд, полиция не добилась ничего - разве что убедилась в том, что и в наркотическом бреду мой родич не признает себя виновным, - а мы впредь будем осторожней. И, кроме того, визит к сатрап-губернатору оказался весьма успешен.

– На этот раз повезло, - говорю я, и не удерживаюсь: - Вот же мерзавцы. Они тебя взяли точь-в-точь в нужное время: когда меня не было в доме, но до того, как ты вышел из под их юрисдикции. Эти парни тут не просто тебя охраняют, кто знает, что еще они могут изобрести... хотя теперь это им будет сложнее, раз дело перенесено в Небесный суд.

– А разница?
– осведомляется Эрик.

Я потаенно вздыхаю: он ведь и вправду не понимает, мое обожаемое барраярское чудовище.

– До суда я сам тебя сторожу и отвечаю во всем, - объясняю. За собственную безопасность Эрика, за безопасность окружающих от него... Был бы он иным человеком - я уже беспокоился бы о возможном побеге.
– После суда... Если ты выиграешь дело, наказание понесет Лерой, если проиграешь - осудят тебя. А определять меру и наказывать придется мне, как Старшему, по клановому праву. Кому-то из Эйри придется пострадать, так или иначе... плохо. Я хотел бы уговорить Лероя решить дело миром, это было бы лучшим из исходов. И еще, - непоследовательно добавляю я, вспомнив, - на суде нужны свидетели. По три с каждой стороны. Я посоветуюсь с Нару, но как минимум один у нас уже имеется. Наглый юнец...

Такая масса хлопот, но дело не в них самих, а в поводе, и от осознания шаткости своей позиции я устал, как не уставал от тысячи дел. И Эрик. Его нельзя оставлять в одиночестве - мало ли, какими могут быть провокации тех, кто лишился сладкой добычи, уже практически распробовав ее на вкус.

Было бы легче, вероятно, будь я окончательно уверен: Лери не передумает, шанса уговорить его нет. А так - каждый звонок комма отзывается тревожным, изматывающим ожиданием, обманывающейся надеждой. Нет иного способа спасти Эрика, грешно укорять судьбу в жестокости, но до чего же тяжело воевать против собственной крови!

***

Бремя забот не украшает никого, и Кинти не исключение. Супруга бледна, тени под глазами и у скул это подчеркивают; охрана маячит поблизости, как будто Кинти опасается вторжения неизвестных врагов под ее кров. Надеюсь, меня она к ним не относит.

Пожалуй, только осознанная необходимость примирения могут служить причиной этого визита. Мы договаривались о нем, не глядя друг другу в глаза, из одного лишь благоразумия.

– Я рада, что успела увидеть тебя прежде чем состоится Высокий суд, - без предисловий заявляет жена, - и хочу попытаться спасти что можно, если от репутации нашей семьи осталось что-то, кроме осколков.

Неужели все же дух возобладал над словом, а честь - над надменностью? Я выжидающе смотрю на супругу, решительно настроенную и держащуюся слишком прямо.

– Я хочу, - продолжает она, - избежать позора для семьи, который может случиться буквально завтра. Что бы ни решил Небесный суд, с нашего имени это пятно не сойдет несколько поколений. Я желаю примирения не потому, что мне неуютно в одиночестве - хотя, признаться, я скучаю по тебе, - тут она улыбается легко и быстро, - а потому, что семья - большее, нежели любые сиюминутные капризы и желания обоих.