– Ну, рассказывай, чем занимаешься? – выспрашивала она, покрепче усевшись на табуретке, и тут же сама перебивала. – Да слышала уже! Ты у нас теперь кто? Импресарио? Ха-ха! А чего хмурый-то такой?

Ян, ни с того ни с сего, рассказал тете Наде о проблеме, с которой столкнулся. Она задумалась:

– Надо же, чего удумал? Мало тебе пробок, что ли, на улице? Вот Сергей Семенович новую программу запускает для борьбы с уличным движением… Слушай-ка! А давай я ему напишу. Ну, не лично, конечно. В приемную. А меня там уже все знают, так что, считай, почти лично. А?

– Да, не стоит, – сказал Ян, не столько потому, что не хотел беспокоить тетю Надю, сколько потому, что считал идею совершенно нелепой.

– А чего не стоит-то? Мне не тяжело. А Сергей Семенович человек понимающий, он и городу помогает, и жителям, и вообще хочет, чтобы в Москве все красиво было. Это твое шоу красивое будет?

– Очень, – кивнул Ян.

– Ну вот! Считай, сделано, – развела руками тетя Надя. – А теперь давай-ка пирога попробуй. Небось, соскучился по фирменному-то?

Неизвестно, сработало ли тети Надино письмо (в том, что оно было написано, Ян не сомневался) или просто сошлись звезды, но через два дня ему позвонила секретарша чиновника и сообщила, что документы подписаны. Про себя Ян возблагодарил небесных котов.

Вопреки принятому правилу, на арт-пробке Ян должен был присутствовать лично, слишком много было подписано обязательств и расписок за сохранность арендованных машин, чтобы позволить событиям развиваться самостоятельно. И, как очень быстро выяснилось, остался он не зря. Когда весь ретро автомобильный затор был выстроен и мероприятие должно было открыться, Ян увидел странное движение в самой гуще раритетов. Одна машина отчаянно пыталась вырулить и, как ни странно, это удавалось. Резкими, короткими рывками машина продиралась к выезду. Пока Ян не слышал душераздирающего скрежета металла о металл, но это был вопрос времени. Через сгрудившиеся автомобили он бросился к непоседливому водителю, но не мог его догнать, постоянно огибая длинные тела Ян отставал. Наконец, он приблизился настолько, что смог хорошо разглядеть движущийся автомобиль – старый «Москвич 412». Ян даже не помнил такого в списке машин. «Неужели случайно затесался? Идиот!» – подумал Ян, забегая сбоку, со стороны левой двери, и тут же, через кристально чистое стекло разглядел водителя. Ян замер. Тот самый гномоподобный старичок, что впервые привез его к входу на улицу! Он даже зажмурился, пытаясь отогнать видение, но в этом не было особой нужды. Старичок волшебным образом лавировал среди других автомобилей и удалялся, теперь Ян бросился за ним с еще большей скоростью, забыв про осторожность, прыгал прямо через капоты, сам не зная почему так хочет нагнать старика. Это был внезапный и неудержимый позыв. Каким-то инстинктом он понимал, что вместе со стариком от него уходит нечто важное, быть может, главное, и это нужно было остановить, ухватить любой ценой. Но было поздно. Драндулет вынырнул из замершего потока и влился в живой, в котором отыскать его было просто невозможно. Ян затравленно оглядывал уходящую вдаль реку механических коней.

Тоска, острая и нестерпимая, как зубная боль, пронзила все его существо. «Зачем? Зачем он явился? Зачем сбежал?» – Ян готов был поклясться, что старичок его видел и нарочно скрылся. Его охватило какое-то истерическое настроение, он метался по улице и в то же время никуда не двигался. Он никак не ожидал, что живое напоминание о чем-то прекрасном, что было в его жизни, так сильно, так болезненно аукнется. Та волшебная улица, оказывается, и была самым главным, самым сокровенным в его душе. Просто он забил ее поглубже, спрятал от внешнего мира. «Спрятал ли? Или предал?» – внезапно Яна поразил этот вопрос. Нужно было скорее ее отыскать, очутиться на ней. Но как? Адреса-то у нее не было. Ян просто бросился в город, на свои любимые места, пытался успокоиться вспомнить то состояние, в котором обычно оказывался в том волшебном месте. Что это было за состояние? Предчувствие чуда. Обычного человеческого чуда, на которое был способен мир. Был способен! А Ян был способен его видеть! И отказался от этого, сам, по доброй воле. Заклеймил «детскими бреднями» и бросил. Как шальной, он отдергивал декоративные навесы на реставрируемых домах, пытался пролезть в темные подворотни, закрывал там глаза и открывал, надеясь, что очутится там, где больше всего ему хотелось. Все было тщетно. За навесами была только изъеденная временем штукатурка, а в подворотнях под ногами хрустели то ли пивные банки, то ли шприцы.

К дому Ян подходил глубокой ночью, обессиленный и растревоженный. У подъезда, как сыч, сидел дядя Паша и молча курил. Не сознавая, что делает, Ян опустился на лавку рядом с ним и уронил лицо в ладони.

– Плохо? – раздался над его ухом сухой хриповатый голос.

Ян посмотрел на дядю Пашу, как будто впервые его заметил. Хотел встать и уйти, но дядя Паша ухватил его за рукав.

– Да подожди ты, посиди, отдохни. Может, поговорим, если хочешь, – сказал он.

– О чем? – устало спросил Ян.

– Да, хоть о чем! Разговор-то штука интересная, никогда не знаешь к чему выведет.

Почему-то Ян был уверен, что этот разговор «выведет» к тому, что дядя Паша стрельнет у него полтинник на бутылку пива, но было все равно, и Ян решил сыграть в эту игру.

– Вот почему так, дядь Паш, что люди не понимают, что для них главное, а когда понимают – уже поздно?

– А, вот ты куда решил завернуть! Это потому, что люди слабые, а соблазнов много. Вот хоть меня взять. Думаешь, я всю жизнь вот так? Был ведь мальчиком из интеллигентной семьи. В консерватории учился по классу фортепьяно.

Ян не верил своим ушам. Он вдруг представил дядю Пашу в концертном фраке за роялем, картина эта была до того нелепа, что Ян не удержался от улыбки. Дядя Паша заметил.

– Извини, – пробормотал Ян. – Я просто…

– Ладно, мне ведь самому смешно вспоминать… и горько, – дядя Паша закурил. – Да, был я музыкантом настоящим. Преподаватели хвалили… И была у меня мечта – написать концерт для фортепьяно. Композитор из меня, конечно, никакой был, но музыка сама приходила, из ниоткуда. Понимаешь? Просто слышал ее. Не мог не слышать. Думал даже переводиться на теоретическое отделение, но там своя кухня… сложности, да не важно все это. Главное, было у меня настоящее дело. Временами, знаешь, как будто в другой мир проваливался… Ну, в то время особо про такие дела не распространялись, в дурку бы упекли только так. Вот я и молчал. И, знаешь, счастлив был. Знал, что все получится. А тут как-то раз приходит ко мне однокурсник, говорит, халтура есть. На свадьбе поиграть. Баян-то у меня всегда был, так, для души, чтобы отвлечься, расслабиться. Ну, взялся я. Стипендия-то у студента консерватории тогда была… да и сейчас не лучше, поди… Отыграл вечер да полночи, заплатили четвертак. По тем временам это деньги были. Ну вот. Из гостей меня кто-то запомнил, пригласили еще, потом еще и еще. Понеслась, как говорится. Работа легкая, деньги хорошие. Да и нравилось мне, весело. И деньги нравились, чего греха таить. Ну и это дело, – дядя Паша выразительно щелкнул себя по горлу. – Стал я занятия пропускать, сочинительство свое вообще забросил. Все казалось, подзаработаю и спокойно сяду за самое главное. А тут раз, телега из консерватории – отчислили. И вторая сразу из военкомата. Хоть и в музроту попал, а все равно не сахар. Там не до симфоний с концертами было. Как вернулся, снова по свадьбам да юбилеям, а главное, слышать перестал. Как отрезало. Вот тогда мне мыслишка запала: продал я свой талант за четвертаки свадебные. Раз запил, второй. В больницу попал. Когда очнулся, понять не могу, кто я да зачем? Словно другим человеком стал. С тех пор и болтаюсь.

– Печально, – сказал Ян. – Но ведь как угадаешь, ну дописал бы свою симфонию, а она бы никому не понравилась?

– Не в этом дело, – махнул рукой дядя Паша. – Понравилась, не понравилась. Главное, продавать себя нельзя. Есть талант или там призвание, береги его. Продать всегда успеешь, а возврата нет.

– Получается, лучше нищим, но с талантом?

– Есть разница: продавать и зарабатывать. Понимаешь?

– То есть все те, кто что продает, – не зарабатывают. Типа, они просто барыги?