«Мэрилин очень переживала это заявление [о возможной женитьбе Синатры с Проувс], — сказал Джордж Джекобc. — Это также привело ее к зеркалу. Джульетта была моложе ее на десять лет; но, что еще хуже, у нее были более красивые ноги. Смешно, но Мэрилин и Два [Гарднер] были не уверены в красоте своих ног. Они скулили, что они слишком короткие, слишком жирные. Наверно, Мэрилин провела перед зеркалом немало дней, примеряя по сто пар высоких каблуков и спрашивая любого, кого могла поймать, какие из них выглядят на ее ногах лучше. Никто не воспринимал отказ тяжелее, чем Мэрилин».

Как оказалось, предложение Фрэнка Синатры Джульетте Проувс продержалось всего шесть недель.

Контроль доктора Гринсона

В конце 1961 года Мэрилин Монро купила дом приблизительно за 77000 долларов. Она хотела иметь жилище, которое было бы максимально похоже на дом доктора Гринсона, и она нашла его. Она искала его довольно долго. Однажды она и Пат Ньюкомб нашли дом, который Мэрилин очень понравился. Они стояли вдвоем около бассейна, обсуждая его, когда владелец — женщина — вышла и уставилась на Мэрилин. Она простояла так довольно долгое время и наконец сказала: «Я знаю, кто вы! Немедленно покиньте мой дом!» Они не давали повода для такой резкой реакции, однако к тому времени люди относились к Мэрилин по-разному. Были люди, которые ее обожали, но были и такие, кто осуждал ее. Расплакавшись, Мэрилин вместе с Пат быстро покинула дом.

Новый дом Мэрилин с тремя спальнями и двумя ванными был удивительно маленьким — по стандартам шоу-бизнеса. Это был одноэтажный дом типа гасиенды на Файф-Хелен-Драйв около Брентвуда, в Калифорнии. Гостиная была настолько маленькой, что в ней с трудом поместились бы три предмета мебели. Ванные были чрезвычайно маленькие, как и кухня. В целом это напоминало маленькую, очень скромную квартирку. При доме был плавательный бассейн и пышный сад. Все владение было окружено стеной от улицы и находилось в конце тупика. Оно было очень уединенным. Под передней дверью была вцементирована плитка с выгравированной надписью CURSUM PERFICIO. За прошедшие годы эта надпись была переведена с латыни как «Мой путь начинается здесь». Предполагалось, что Мэрилин желала смерти и, возможно, установила эту плитку, чтобы сообщить об этом. Однако буквальный перевод этого девиза: «Я завершаю путь». Эта надпись много лет писалась на дверных проемах европейских домов, чтобы поприветствовать гостей. Эта плитка была установлена при строительстве дома, за тридцать лет до того, как Мэрилин приобрела его. Она сказала, что с нетерпением ждет возможности обставить этот дом мебелью в мексиканском стиле, которую она надеялась купить во время ее поездок туда. Несмотря на эту важную покупку, к концу года Мэрилин была в ужасной форме. Ее настроение резко упало, и казалось, она ни за что не сможет снова подняться на ноги. В начале 1962 года она должна была начать сниматься в новом фильме «Что-то должно произойти», однако он не вызывал у нее никакого интереса.

По сравнению с тем, какой она была в Нью-Йорке, когда вместе с ней была ее сестра Бернис (по крайней мере, ее эмоциональное состояние казалось тогда достаточно стабильным), в Лос-Анджелесе ей стало намного хуже. Те ее знакомые, кто не знал о ее диагнозе, приписывали это изменение в ее поведении постоянной терапии, которую она получала от доктора Гринсона. Она приходила к нему почти каждый день. Затем, вечером, она часто обедала с семьей Гринсонов. Иногда она ночевала у них. Несомненно, самая большая проблема, вставшая перед доктором Гринсоном, состоит в том, что некоторые из его советов и действий не способствовали улучшению его репутации. Отчасти то, что он делал, было странным, подозрительным и выставляло его в не слишком хорошем свете. Примером может послужить следующая история.

Одним из лучших друзей Мэрилин был Ральф Робертс — актер и ее личный массажист, которого называли «Рэйф». Поскольку он был постоянным компаньоном Мэрилин, она послала за ним, чтобы он приехал и жил в Лос-Анджелесе вместе с ней. Она относилась к нему как к брату. Однажды доктор Гринсон объявил, что Робертс должен уехать. «Тут собралось слишком много Ральфов», — сказал он Мэрилин. Она не могла поверить ушам. «Но он один из моих лучших друзей», — протестующе сказала она. «Мне это не интересно, он должен уехать, Мэрилин», — сказал Гринсон. «Но я называю его Рэйфом, не Ральфом», — заявила она. В ее голосе зазвенела истерика. Казалось, она считала, что проблема была в имени ее друга, а не в его присутствии. «Рэйф! Рэйф!» — она повторяла это много раз. Гринсон завершил разговор: «Мне не важно, как вы его называете, вы слишком зависите от него». В тот же вечер Мэрилин сказала Ральфу, что он должен возвратиться в Нью-Йорк. Затем, согласно воспоминаниям людей, которые хорошо знали ее тогда, она рыдала всю ночь напролет. Однако она чувствовала, что бессильна что-то сделать с этим, настолько она уже зависела в то время от доктора Гринсона.

Еще один пример властного характера Гринсона можно увидеть в письме, которое он написал коллеге (в мае 1961 года): «Прежде всего, я пытаюсь помочь ей не быть настолько одинокой и из-за этого погружаться в лекарства или связываться с людьми, которые образуют с нею своего рода садомазохистские отношения. Подобное руководство приходится осуществлять над юными девушками, которые нуждаются в руководстве, дружелюбии и твердости, и, похоже, она хорошо воспринимает такое руководство. Она впервые сказала, что с нетерпением ждет возможности приехать в Лос-Анджелес, потому что сможет поговорить со мной. Конечно, это не мешает ей несколько часов провести в Палм-Спрингс с г. Ф.С. [несомненно, Фрэнк Синатра]. Она хитрит со мной, как с одним из родителей...»

Кажется верной информация о том, что Мэрилин чувствовала себя обязанной объяснять свои романтические переживания Гринсону, как будто он имел право санкционировать или отвергать их. Например, в марте 1961 года она написала ему письмо, в котором описала «порыв страсти» с кем-то, кого она не назвала. Она сказала, что он был замечателен в постели, но она знала, что Гринсон не одобрит эти отношения. Многие репортеры, исследовавшие ее жизнь за последующие годы, предположили, что она говорила об одном из братьев Кеннеди. Но на самом деле она тогда еще не встречалась с ними. Скорее всего, она говорила о Фрэнке Синатре.

Ситуация, с точки зрения ее знакомых, стала еще более неприятной после того, как ее новым поверенным стал Микки Радин — шурин Ральфа Гринсона. Радин был также адвокатом Фрэнка Синатры, а Гринсон был врачом Синатры. «Никто не понимал, почему Синатра воспользовался услугами Гринсона, несмотря на состояние другого его известного пациента — Мэрилин, — говорил в то время один из друзей Мэрилин. — Это было довольно жутко. Куда бы вы ни кинули взгляд, вы везде натыкались на Гринсона».