И еще скажу тебе, сын. Книга моя будет простой и понятной, короткой и жестокой, как жизнь, как любовь, как смерть. Ибо, сын за отца не в ответе и потому позволь мне сказать громко тебе и всем, как я люблю тебя. Люблю так, как я умею, как могу.

Гл. 36

В старом кафе на углу двух старых улиц, под раскидистым старым деревом сидели два молодых человека лет сорока каждый. С виду просто встреча двух старых друзей. Почему мы в молодости так любим старые вещи? Ведем себя, как умудренные годами старики – может потому, что знаем: старость – это так далеко и это загадочная и таинственная жизнь? Или потому что знаем, что уж мы-то никогда не станем стариками. У этих двоих, пьющих горячий черный чай, есть такая возможность.

Когда прошли годы учений – наступает время мудрости и вот они все возможности, когда уже не сделаешь ошибку…. Как бы так сотворить, чтобы и тело, и разум, и желания играли в одну игру? Не получается. Когда увидишь, как милая девица смотрит на тебя не с интересом, а с сожалением и некоторым уважением, пора уходить с нудистского пляжа…

– О чем думаешь, Бальтазар? Ты как будто далеко отсюда. Или не рад нашей встрече?

– Ну, если быть до конца откровенным, ожидал какой-нибудь сюрприз, но…

– Перестань. Что может быть лучше встречи со старым другом?

– Вот-вот. Об этом я и думал только что. Когда вчера ты позвонил и предложил встретиться, я обрадовался.

– Серьезно?

– Конечно. Вот, подумал я, начинаются чудеса, а говорят, что Господь скуп на приколы.

– Ну, этого добра у Него достаточно. Я ведь искренне рад тебя видеть. После того, как ты исчез из Танжера, я было подумал, что ты вернулся в Америку, а мне так хотелось продолжить наши вечерние философские беседы. Я даже был уверен, что мы обязательно встретимся. Мне даже не пришлось молиться об этом: это лишнее доказательство того, что Аллах сам знает, что делать и Его не надо беспокоить по пустякам, притворяясь Его знакомым. Хотя, вам христианам этого не понять.

– Ахмед, Ахмед. Ну, будь благоразумен. – Бальтазар улыбаясь, покачал головой и подняв бокал посмотрел сквозь зеленое, слегка мутное, толстое стекло на заходящее солнце. Со стороны Ахмеда был виден только один глаз Бальтазара, и он смеялся. – Откуда столько величия, апломба и самоуверенности? Ваша религия столь молода по сравнению с христианством, что с твоей стороны даже как-то неловко так говорить.

– Ну, да. Конечно. Наша Книга написана позже, но вам не кажется, что это было сделано именно для того, чтобы исправить все ошибки, допущенные в ваших Книгах? И, возможно, именно потому после нашей Книги больше ничего написано не было. Вы помните, что наша Книга третья по счету? А помните стих тридцать четвертый Евангелия от Марии? «Еще дважды приду я на эту землю через Матерь Святую»? Пусть не признаете вы это Евангелие, но слова-то хоть признаете?

– Подожди, Ахмед. – Бальтазар засмеялся. – У тебя нелады с математикой. Не спорю, Иисус это скорее всего сказал, но посчитай: получается, что третье пришествие приходится как раз на следующую за Кораном книгу. И может быть, весь сыр-бор как раз по этому поводу. Не надо жульничать, мой дорогой, я хорошо знаком с восточной хитростью.

– А я не хитрю совсем. Могло ведь получиться и так, что слово это было не сказано, но повторено. Вы же сами утверждаете, что понять Новый Завет возможно только при условии понимания Ветхого. Ведь именно так и получается, что возникновение ислама и есть третье пришествие. Вы вообще-то не первые, Бальтазар. Первая Книга по-вашему называется Ветхий Завет, вторая Новый Завет и последняя Коран. И не надо удивляться, что так много людей обращаются в нашу веру. Вам никогда не приходило в голову, что именно так была поставлена окончательная точка. – Теперь улыбнулся Ахмед. – Первые две Книги все-таки слегка приблизительны и непонятны, а последняя и являет собой окончательный вариант сказанного. Ты ведь американец, Бальтазар? Образованный американец?

– Вроде того.

– Ну, вот. Скажи же мне, ты знаешь про город Вавилон?

– Это где башня до неба, а потом всякие неприятности с жителями города?

– Ему более трех тысяч лет, и вы знаете про него и помните о нем, а у нас есть города, которым много больше. Много больше. А сколько лет Америке?

– Трехсот нет, и что?

– А то, что вы настолько юны и глупы в своей юности, что даже не знаете, что как минимум надо уважать старших, которые знают намного больше вас. Это азы воспитания. Старость – это мудрость и совершенное знание.

– Разве мы сейчас про хорошие манеры говорим?

– А дело не в хороших манерах. Мы говорим о знании. Везде, куда приходили неграмотные и плохо воспитанные белые люди со своей жадностью, наступала нищета и разруха, а корабли Ваших предков увозили полные трюмы произведений искусства, золота, а главное книг, которые теперь хранятся в Ваших библиотеках. Вы основали свою страну, уничтожив и коренных жителей, и их культуру, построив города на крови рабов, привезенных вместе с награбленным добром. У вас даже языка нет своего. Вы говорите на языке тех, кто в свое время тоже захватывал чужие земли кельтов – Вы поступили так же. У Вас нет ни своей религии, ни памяти, ни предков. Намешали все в одну кучу и пытаетесь уговорить остальных, что вы самые-самые. Если раздеть половину прихожан на воскресной мессе до пояса, то большая часть из них будет иметь на теле кельсткие, китайские, индуистские и прочие разные тату. Ну, и что это такое?

– Дань моде, не более.

– Ага. Не так, Бальтазар. Не так. Американец, да, впрочем, европеец тоже, курит кальян, любит индийскую, арабскую, китайскую, японскую кухню, ходит на йогу, делает себе все возможные языческие тату, а потом идет на мессу в католический или православный собор и гордиться своим собственным мнением о себе, как о чем-то совершенно уникальном. На самом деле он похож на салат «Оливье»: все, что есть в доме мелко покрошить, залить майонезом и заставить гостей подумать, что это не остатки вчерашней кухни, а первоклассное блюдо. Конечно! Да, просто мсье Оливье в России очень быстро понял, что не стоит выбрасывать объедки – их можно выгодно продать за хорошие деньги, да еще и назваться кулинаром. Скажи мне, Бальтазар, какой повар подаст на стол блюдо, которое нельзя рассмотреть и которое не имеет собственного цвета, запаха и вкуса?