– А разве тролли дружат с собаками? И я думал, что вы живёте только под мостами, – удивился я, с опаской поглядывая на эту парочку.

– Нам с Чаппи больше нравится здесь. Под мостами сыро очень. А мы сырость не любим, – добродушно пробасил он, – А ты что здесь забыл? Маленьким мальчикам нельзя одним гулять в лесу.

– А мне можно, – неожиданно для себя заявил я.

– И почему же это? Ты что, особенный? – ухмыльнулся собеседник.

Я не знал, что ответить, в очередной раз мой язык опередил мысль, но в этот раз другая вредная привычка вытащила меня из весьма затруднительного положения. Не успел я толком растеряться и замямлить, как словно звон колокола в моей голове зазвенело «Ты что, особенный? Ты что, особенный? Ты что, особенный?». Вот тут моя скромность и природная стеснительность окончательно исчезли.

– Мне все говорят, что я очень умный для своего возраста! – практически проорал я, и, чуть замявшись, не так уверенно, добавил: – И высокий.

Альберт рассмеялся. Смеялся он громко, запрокинув голову, так, что с его поношенной одежды бурным селевым потоком скатывались комочки сухой земли и прочего прилипшего мусора. Отсмеявшись, он аккуратно протёр увлажнившиеся глаза рукавом, и, на мгновение зажмурившись, сделав несколько глубоких вдохов, вновь обратил на меня внимание.

– Да, ты парень, конечно, видный. И, как мне кажется, очень смышлёный. Но с чего ты взял, что из-за этого ты можешь один гулять, где тебе вздумается? – неожиданно серьёзно заявил он, грозно насупившись, от чего его борода, словно живой дикобраз, сердито ощетинилась на меня волосами-иглами. Стыдно признавать, но тут я слегка стушевался.

– Ну, я… – замямлил я, лихорадочно соображая, чего он от меня хочет. Раньше у меня таких мыслей не возникало. Слишком умный для своего возраста? Значит, почти как взрослый. А взрослые могут делать, что и когда им заблагорассудится, на то они и взрослые. Как же мне хочется поскорее вырасти!

– Ты думаешь, взрослые могут делать всё, что им вздумается? – словно прочтя мои мысли, продолжил он. Вдруг глаза его стали какими-то мутными, а мысли словно ушли куда-то далеко-далеко. – Я тоже так думал. Да что я, все дети думают, что взрослые свободны. И, как это ни смешно, они и впрямь свободны, хоть и не осознают этого. Да и кто из нас толком осознаёт, что значит свобода. Я считаю, что свобода – это возможность делать выбор. И чем старше ты, тем больше приходится выбирать, начиная от профессии, и заканчивая тем, что ты будешь есть на завтрак. Каждый день, каждый час, каждое мгновение твоей жизни определяется чередой выборов, которые ты делал в далёком или не очень, прошлом. На мой взгляд, это настоящая свобода.

Тут он замолчал на мгновение, он смотрел на меня, но не видел. В этот момент в его глазах, словно в старых экранах размером со спичечный коробок, мелькали картины давно прошедших лет.

– Но, в конце концов, каждый из нас становится рабом, – столь же внезапно, как замолчал, продолжил он, – Только господин у каждого свой. У кого-то вещи, у кого-то работа, религия, власть, семья, друзья, спорт, наука. Наша реальность готова предоставить тебе весьма обширный спектр господ, каждый со своими особенностями. Правда, в наше время почему-то большинство людей выбирают только деньги и власть, считая, что они лучше других. Хотя на самом деле мы все в одинаковом положении. И по своей сути я ни капли не свободнее, чем, скажем, директор крупного банка. Да, его не волнует, где он будет спать сегодня, что он будет есть, как пережить зиму, на все эти проблемы у него есть сотня решений, недоступных для меня. Его волнует курс валют, налоговые проверки, подарки для новой любовницы, и конкуренты, наваливающиеся со всех сторон. И кто сказал, что наши проблемы несоизмеримы? Да, возможно со стороны и в самом деле так кажется, но для каждого из нас, в частности, это не так. В конечном итоге, каждый просто делает свой выбор. Но горе тому, кто следует чужой дорогой, их жизнь, в конечном итоге, может превратиться в полный кошмар. И зачем я всё это рассказываю такому сопляку, как ты…

Вам никогда не казалось, что человеческий взгляд материален? Неужели только я иногда, уткнувшись в книгу в общественном транспорте, могу внезапно почувствовать дикий дискомфорт, и, резко обернувшись, обычно натыкаюсь на чей-то пристальный взгляд. Вот и сейчас, лёжа в кровати, я вдруг резко раскрыл глаза и увидел Карину, сидящую прямо передо мной, и, не моргая, уставившуюся на меня. Её прекрасные глаза цвета бирюзы покраснели и слегка опухли, а под веками образовались тёмные мешки.

– Ты спала? – спросонья с трудом ворочая языком, спросил я, слегка щурясь, пока глаза привыкали к слабому утреннему свету.

Она промолчала.

– С тобой всё в порядке? – тревожно переспросил я, медленно приподнимаясь в кровати.

– Ты такой красивый, когда спишь, – вдруг тихо ответила она, и я заметил, как одинокая слезинка возникла в уголке её правого глаза, и, замерев на мгновение, ринулась вниз по щеке, чтобы солёным дождём обрушиться на белоснежную поверхность простыней.

Рывком, пока одинокая слезинка не превратилась в неудержимый поток, я вскочил на кровати и аккуратно привлёк Карину к себе. Но, к моему глубочайшему удивлению, она и не думала плакать. Лишь на мгновение покрепче прижавшись ко мне, она отстранилась, и, уткнувшись взглядом в свои колени, несколько раз приоткрывала рот, словно пытаясь что-то сказать, но каждый раз не решаясь произнести ни звука. Затем, набрав полную грудь воздуха, изо всей силы сжав руками колени, она внезапно выпалила на одном дыхании:

– Разве тебе не противно трогать меня?

Я опешил. Словно рыба, несколько раз открыв и закрыв рот, я широко распахнутыми от удивления глазами уставился на возлюбленную, так и не решающуюся поднять взгляд на меня.

Вдруг я почувствовал раздражающе кислый запах серы, в мгновение ока заполонивший собой пространство комнаты. Время замерло.

– Привет, Марк, – донёсся хриплый голос. Повернув голову, я увидел его, сидящего на подлокотнике массивного кресла, в котором Карина любила развалиться посреди ночи с хорошей книгой под торшером, излучающим мягкий домашний свет.