В этот момент створки абордажной палубы раскрылись. Туг же в щель посыпались полицейские киберы. Огнем моих ребят первая их партия еще до приземления на пол была превращена в бесполезную груду металла. Одновременно за пределами корпуса корабля что-то ухнуло, и я почувствовал вибрацию грунта. Из транспортника, который должен был доставить к нам на борт следственную комиссию, кроме нескольких несчастных роботов, погибших в первые мгновения, больше никто не отваживался спрыгнуть. Я пытался связаться с полицией, но безуспешно. Конечно, можно было представить панику органов правопорядка. Попытка захватить линкор таким образом была изначально обречена на провал и выглядела смехотворной. Моя фантазия рисовала картинки бледных организаторов этого балагана, которые трясущимися руками нажимают кнопки, приводя в состояние боеготовности все новые и новые вооруженные формирования, опасаясь ответной атаки с нашей стороны.

Наконец, мне удалось соединиться с офицером связи. Как я и предполагал, он был явно не в своей тарелке. Его взгляд выражал просто откровенный испуг.

— Где же долгожданная комиссия? — спросил я таким тоном, будто ничего не произошло.

Офицер молчал уже несколько секунд, лихорадочно соображая, что же мне ответить. Вдруг на экране вместо его вконец поглупевшей физиономии возникло изображение колоритного анфаса начальника всепланетного полицейского управления.

— А-а... Рад вас видеть в добром здравии,— проговорил я.— Ваша операция по нейтрализации линкора достойна занесения в комиксы Диснея для шестилетних малышей.

Начальник полиции покраснел, начиная с ушей, которые сразу приобрели пунцовую окраску, постепенно переходящую в легкий румянец на щеках. По-видимому, я уже отучил его орать на меня, во всяком случае, в его голосе можно было уловить нотки извинения:

— Мистер, этот фарс придуман не мною, а руководителями службы безопасности. К сожалению, я не знал о готовящемся захвате, иначе, несомненно, предотвратил бы это незаконное действие.

После нескольких минут переговоров из транспортника все же вылезла тройка следователей, возглавляемая уже знакомым мне человеком в штатском. Он ни на йоту не потерял своей уверенности, и когда я стал объяснять ему, что без моего ведома с линкора не увезут ни одну вещь, тем более члена экипажа, человек в штатском принял позу а-ля "принц Уэльский перед своими подданными". Вероятно, вслед за этой пантомимой должна была последовать какая-нибудь цитата из процессуального кодекса, способная вызвать зубную боль даже у абсолютно здорового человека. Однако мое лицо (как и лица двух других членов следственной группы) настолько откровенно выражало одну-единственную мысль: "Может, хватит представлений? Не стоит все время изображать оскорбленное правосудие",— что главный ищейка просто громко выдохнул и направился внутрь корабля. Я же забрался в собиравшийся отчаливать транспортник, намереваясь лично вызволить из госпиталя Пака и Жана.

Утрясти все формальности не составило большого труда. Мне разрешили отправиться в городскую клинику в сопровождении сержанта. Пока шел инструктаж моего провожатого, я успел услышать, как в соседнем помещении временного командного пункта уже запомнившийся мне голос полицейского главнокомандующего на высоких тонах вел беседу с какой-то дамой. К превеликому сожалению, разговор шел на местном языке и являлся для меня просто тарабарщиной.

В мегаполис мы отправились на полицейской авиетке. Я разглядывал простирающуюся под нами лесостепь и размышлял о случившемся: "Странные все-таки нравы у многих настоящих, то бишь рожденных людей: любят они покомандовать, подчинить своей воле окружающих". Раздумья на эту тему занимали мою голову в первой половине полета. Когда же в сиреневой дымке на горизонте я заметил очертания гигантской пирамиды мегаполиса, мои мысли неожиданно потекли в другой плоскости: "Интересно, но о разыгравшихся событиях ни словом не обмолвился лизистейский оракул". Я еще раз припомнил текст пророчества и покачал головой. "Нет, там точно не было ни слова о суде или конфликте с властями. Надо отдать должное, гибель Рыси прорицатель предсказал точно. Впрочем, он же просто намекнул на смерть друга, а в любом бою часто убивают товарищей, так что и это мало похоже на пророчество". Перед моим взором опять пробежали картинки сумрачно-торжественной Лизистеи. "Сколько пафоса и мистики, но все равно — надувательство. Хотя,— я благосклонно улыбнулся,— прорицатель ведь не взял с меня денег, значит я, собственно, ничего не потерял".

Сидящий рядом сержант заметил мою мимолетную ухмылку. Он насторожился. Очевидно, в его мозгах шел титанический мыслительный процесс. "Какого черта лыбится этот парень? — наверное, думал обо мне сержант.— Что это взбрело ему в голову? А вдруг он прыгнет на меня?! Говорят, эти искусственными бывают опасны..." Конвоир зыркнул в мою сторону и привел парализатор в боевое положение.

Мегаполис уходил на полтора километра в высоту и имел пятьдесят ярусов. Госпиталь имени Луи Бланка располагался на десятом уровне. Авиетка влетела в белый тоннель и остановилась около стеклобетонного корпуса, над входом в который красовалась вывеска "Приемный покой. Регистратура". С компьютером мне пришлось повозиться минут пять, так как я не знал, с какой стороны подступиться к зданию. Действительно, не будешь же спрашивать у него: "Не подскажешь, друг, куда дели двух мальчишек, которых привезла полиция накануне?" В итоге я просто приказал распечатать список всех больных детей подходящего возраста, которые поступили в клинику вчера во второй половине дня. Глядя на выданный мне реестр, я увидел в нем двух анонимов, под названиями "пациенты номер такой--то и такой-то". Несомненно, это были Пак и Жан. Интересно, что одного поместили в педиатрию, а другого — в психиатрию. Последнее назначение мне не понравилось. Наверное, у Жана была истерика.

Сначала я отправился в педиатрию. Дежурный врач этого отделения, как мне показалось, был немного напуган. Естественно, представьте себе: он, значит, приходит утром на работу и только переступает порог своих апартаментов, как к нему сразу же подбегают ординатор с медсестрой и начинают шептать, перебивая друг дружку, показывая в глубь коридора, где у дверей одного из боксов стоит неусыпный страж — цербер, мол, туда вчера под вечер привезли мальчика, за которым, якобы, нужен глаз да глаз, так как он искусственник и может выкинуть неприятный фортель. И все. Никакой дополнительной информации. Мальчика осмотрели, кстати, он вел себя вполне прилично, не нашли ничего серьезного и отправили спать.

Эту историю поведал мне врач по пути к боксу. Когда я уже подошел к перламутровым дверям палаты, полицейский кибер, не интересуясь, кто мы такие, отодвинулся в сторону, пропуская нас. "Значит, он уже получил по рации приказ прекратить наблюдение. Путь свободен",— отметил я про себя с удовлетворением. В боксе, как я и предполагал, обитал Пак. Мы быстренько утрясли процедуру выписки и, к великому облегчению медперсонала отделения, покинули педиатрию и пошли выручать Жана.

Тут дело оказалось не таким простым, как в случае с Паком. По-видимому, мальчишка всерьез перегорел во время ареста, так что психиатр однозначно твердил, мол, ребенок болен и его непременно надо подлечить. Я не видел другого выхода, иначе как откровенно объяснить ему ситуацию. Врач не хотел брать на себя ответственность, заявив, дескать Жана вынуждены были даже зафиксировать, во избежание трагедии. Мне пришлось поговорить с психиатром о некоторых особенностях поведения мальчиков для битья, которые сильно разнят понятие "нормальное состояние" созданных и рожденных. Наконец, врач решил, что в случае чего мы вполне сможем справиться с мальчиком, и, очевидно, сообразил — дело имеет первопричиной не медицинские, а, скорее, политические мотивы, поэтому покачал головой и просто сказал:

— Ладно, забирайте.

К Жану я зашел один. Оператор лежал на низкой койке и был спеленут как младенец. Увидев меня, он покраснел и отвернулся к стенке. Я не спешил его освобождать, а подсел к пострадавшему, осторожно взял пальцами мочку его уха и слегка потрепал из стороны в сторону:

— Что же ты так психанул, малыш?

Жан все так же рассматривал стенку и молчал. Его губы слегка задрожали. Преодолев сопротивление мальчишки, я повернул его голову к себе, желая, чтобы наши глаза встретились, и улыбнулся. Через некоторое время Жан зашмыгал носом и расплакался.