Шрифт:
– Как твоя дочурка? Что-то давно я вас не видела вместе.
Алла иногда брала с собой на презентации трехлетнюю дочь. «Не с кем оставить. Да и растет мне новая смена», – то ли в шутку, то ли всерьез говорила она.
Журналистка склонилась над моей чашкой кофе, поколотила его ложечкой и произнесла:
– Да… Есть нюансы.
– Няню все-таки подыскала?
Алла молчит, колотит ложкой оставшуюся в чашке кофейную гущу.
– Или к маме отправила?
Алла отводит глаза и мычит что-то неопределенное насчет все тех же нюансов.
– А как же «молодая смена»? – шучу я.
– Она умерла.
– Не поняла… Что, дочь не хочет идти по стопам матери?
– Лиза умерла. Летом. Лейкемия.
Эта фраза, сказанная тихим голосом, взорвала пространство. Разлетелись на куски мои неумные шутки, кофе стал безвкусным, кафе – неуютным. Все резко стало нелепым.
Алла сгорбилась. Ее фигурка сжалась на стуле, и она стала похожа на маленького затравленного галчонка. На густо накрашенных ресницах заблестели слезы, и одна капля прочертила на щеке черную стежку.
Воздух стал тяжелым.
Почти три десятка лет назад рак забрал у нее отца. Алла родилась в Припяти, в 1986-м их с матерью привезли в Киев, а отец остался тушить пожар на Чернобыльской станции. Он «сгорел» за четыре года, и врачи даже не скрывали – последствия облучения большой дозой радиации. После смерти отца доктора что-то говорили им с матерью о возможной онкологии – эвакуированные и их потомки в зоне повышенного риска. Мы не были по-настоящему близки с Аллой, но я знала: Алла боится онкологии до паники, до фобии.
– Сначала папа, теперь Лиза… – словно прочитав мои мысли, произносит Алла, всхлипывает и размазывает тушь. Она сморкается в салфетку и швыряет ее на поднос. Потом долго не отнимает носовой платок от лица.
– Боже, какой ужас… А как…
Порывистым красноречивым движением руки Алла прерывает меня, выставляя вперед ладонь – не надо расспросов. Мои слова так и повисают в воздухе.
Мы молчим довольно долго. Наконец Алла стала успокаиваться. Я решила переменить тему.
– Ты что-то говорила… Чего-то хочешь… Важного.
– Да… Хочу. Хочу сделать портал для помощи деткам, больным раком. Ну, знаешь, типа площадка, на которой могут найтись потенциальные спонсоры и доноры, и больные дети, и их родители… – Алла всхлипнула. – Посмотри, сколько билбордов расклеено по городу, по всей Украине, с просьбами откликнуться на горе и помочь с операцией. Мы будем собирать пожертвования и помогать, в первую очередь материально, конкретным онкобольным детям, нуждающимся в лечении. И отчитываться на сайте, сколько получил тот или иной ребенок, и радоваться возрожденной надежде, и благодарить за подаренную жизнь… Мне кажется это очень важным… А все, что сейчас меня окружает, – временно и не всерьез. Понарошку…
Голос Аллы все еще дрожит, веки опухли. Она говорит чуть в нос. Но в ней больше нет высокомерия и карамельности. Звучит такое сострадание к детям и уверенность в нужности такой площадки, что никаких сомнений нет: Алла действительно этого хочет.
– Тема эта для меня, знаешь ли, непростая… – между тем говорит она. – Я и работать стала много после… В общем, после ее ухода. Работала, чтобы не думать, не чувствовать… А сейчас ощущаю, что этот побег в работу тяготит меня. Отдаляет от важного. Ощущаю много фальши. Чувствую: не тем я должна заниматься… Не мое это – рейтинги бизнесов составлять…
Я хочу выразить свое восхищение и поддержку, но слова застряют в горле, я теряюсь и боюсь снова ляпнуть что-то не то. Мои собственные терзания кажутся мне мелкими и не стоящими внимания. Впервые за последние недели, как прежде (!), думаю, как это все-таки важно: вовремя остановиться, услышать тот голос, который шепчет: не тем я должна заниматься, не так я вижу себя, не того хочу, не…
Не знаю, была ли то история Аллы, услышала ли я какой-то голос или поддалась какому-то порыву, но сегодняшняя встреча неожиданно меня приободрила. Когда мы с Аллой прощались, я ее обняла и мысленно пожелала: пусть у нее все получится.
Когда за ней закрылись двери кафе, я напечатала:
«Слава богу, есть люди, которые задумываются о важном. И чувствуют фальшь ненастоящести. И стремятся от нее уйти…»
Оторвалась от клавиатуры только тогда, когда меня, как последнего клиента, попросил об этом официант. Пустые бокалы и лепестки роз оставались лишь на двух еще не убранных столиках, на всех остальных стулья уже были перевернуты вверх.