— А я любил его.

— Я тоже, — сказала я, сдерживая рыдания.

Уилл махнул рукой в сторону виноградной лозы.

— Что это за виноград? — спросил он.

— Санджовезе.

— Это был его любимый сорт?

— Отец восхищался им.

— Почему бы нам не развеять его среди виноградных лоз? — Уилл протянул мне урну. — Не думаешь, что он хотел бы этого?

Я знала, что Уилл получил это право.

Я прошла между тяжелых виноградных плетей и остановилась. С короткой болью в сердце я опрокинула шкатулку и смотрела, как прах моего отца опускается на землю.

На свой терруар.

Дрожа от волнения, я вернулась к Уиллу, и он крепко прижал меня к себе.

Дни тянулись за днями. Когда становилось слишком жарко, мы отступали на лоджию Casa Rosa, ели на обед зеленую фасоль и салат из помидоров с грядок Бенедетты, и становились сонными после стакана Кьянти. Вечером мы ужинали у Анджело, и Саша иногда оставался выпить кофе на площади. Я была рада видеть, как слабый цвет жизни возвращается на его лицо.

Уилл был задумчив и очень молчалив. Я подождала, пока мы не окажемся одни в нашей спальне в Casa Rosa, прежде, чем попросила его поговорить со мной.

— Смерть Мэг расставила все по местам. Что значительного в моей жизни? Ничего. — он сел в постели. — Я могу объяснить это только потерей сердца. Я чувствую, что ни в чем больше не уверен. Мне стало труднее, чем раньше, распознавать суть вещей и сражаться за них. Раньше я был так уверен в конечных целях. Теперь спрашиваю себя, есть ли от меня какая-либо польза вообще? — он посмотрел на меня с сожалением. — Я не знаю, к чему я должен стремиться сейчас, став закаленным в битвах сорокавосьмилетним ветераном.

Я посмотрела на него и впервые увидела, что страстная уверенность превратилась в нежность и участие, и что истинное понимание — то понимание, которого я искала — стало возможным. И с легким трепетом я подумала о том риске, которому подвергла нас. Не то, чтобы я сожалела, но могла бы сильно пожалеть, учитывая те разрушения, которые собиралась нанести нашему браку.

— Продолжай, — сказала я. — Что еще?

— Ты исчезла, и, была настолько поглощена своей жизнью здесь, что мне казалось, я потерял тебя. Я подумал, что ты бросила меня. И тогда я понял, что удерживал тебя против воли. Но связывал, конечно, но держал в клетке, и как только у тебя появился шанс, ты выпорхнула из нее и улетела. — он печально усмехнулся. — Думаю, я ревновал тебя к Фиертино.

Меня пронзила острая боль сочувствия.

— Значит, та минута, когда я уходила, стоила тебе нескольких седых волос?

— Точнее и не скажешь.

Чуть позже он спросил:

— Тебе действительно так нравится это место? Casa Rosa и город? Правда?

— Да, оно у меня в крови. Но это не Фиертино моего отца. Это совсем другое.

Уилл стоял у окна и смотрел через долину.

— Жаль, что я должен вернуться.

Я не питала никаких иллюзий. Я прекрасно понимала, что как только Уилл погрузится в звуки и запахи Вестминстерского дворца, его уши встанут торчком, и нос жадно втянет воздух.

— Послушай меня, — я встала рядом с ним и слегка подтолкнула локтем. — Ты молодец. И ты прекрасный человек.

Он наклонился и поцеловал меня.

На следующей день я пошла к священнику и договорилась о небольшом камне с именем и датами жизни моего отца, который поставят на кладбище среди других Баттиста. А потом снова занялась своим домом. Мы провели последние часы, наводя порядок в Casa Rosa. Я подмела полы, убрала фарфор и сняла белье в спальнях. Вместе с Сашей я собрала вещи Мэг, и мы говорили о ней.

Когда же настал вечер и тени затопили долину, я сидела у окна в спальне и пила вино, пока Уилл не позвал снизу:

— Фанни, пожалуйста, спускайся.

Я никогда так не любила Casa Rosa как в ту минуту, когда прощалась с ним. Последней задачей было закрыть ставни, и я настояла, что сделаю это сама.

Уилл с Сашей ждали в автомобиле. Я подарила дому последний долгий взгляд, прежде чем мы поехали к Бенедетте, которая приготовила мне прощальный подарок. Это была маленькая мутная фотография дома с провалившейся крышей и черными стропилами, воздетыми к небесам, словно обгорелые руки. С краю я заметила фонтан, который теперь был заполнен щебнем и землей. Я повернула фотографию, на обратной стороне было написано: «1799–1944».

— Fattoria, — сказала она. Я убрала фотографию в сумочку и поцеловала Бенедетту на прощание. — Санта Патата, ты должна вернуться.

Я оглянулась всего однажды, когда мы поворачивали на римскую дорогу, стараясь запомнить сияние оливковых деревьев, алых маков и виноградной лозы. Я думала о Мэг.

Как печально, что она не была сейчас с нами и не могла оглянуться в автомобиле и сказать:

— Пожалейте меня срочно. Я покидаю это прекрасное место.

Я представила корни лозы, глубоко проникающие в терруар и горячие лучи на виноградных гроздьях. «Позвольте солнцу согревать виноград до последнего момента, — говорил мой отец, — и вы получите самые соблазнительные фрукты во всем богатстве вкуса и аромата».