– Почему ты мне раньше это не сказал о словах Государя?
– воскликнул Артем.

– Потому!
– Грива-самый-старший нахмурил брови.
– Вот что, «карающая десница», завтра я вызову сюда съемочную бригаду с первого канала. И Даша споет. И завтра же ее покажут по росгало. В новостях. В самое лучшее время. И я тебе чем угодно клянусь: наш народ ее примет! Да он в нее влюбится с первого взгляда. Дашенька, ты согласна?

Даша посмотрела на Артема.

Тот молчал. И не подал ей никакого знака: предоставил решать самой.

Артем чувствовал: дед прав. Даша действительно произведет фурор. Но Артему было страшно. Ему казалось: сейчас не время для всего этого. Сейчас, когда планета - на грани мировой войны. А народ... Чихать хотел Червь-Дракон, господин Ю на мнение народа. Даже своего собственного, не то что - мировой общественности.

«Он чего-то боится, - подумала Даша.
– Но не знает - чего... или - кого?»

Даша перевела взгляд с Артема на деда. Глаза деда горели. Он больше не испытывал желания, глядя на Дашу. Он был уже в «завтра». Он был - как юный охотник, чье копье сейчас воткнется в полосатый бок зебры. Он - весь в этом броске, в этом копье. Зебра еще бежит, но для охотника она уже мертва. Она уже с гордостью брошена к ногам женщин...

– Я согласна, - сказала Даша.

Артем Грива

– Мне нужна не просто хорошая песня, а очень хорошая песня...
– вещал дед.
– Конечно, новая, зачем нам чужие объедки?.. Слушай, ты министр - или кто?.. Ну так распорядись!.. Через три часа!.. Да потому что в четыре у меня - запись... Что значит, не успеет? Мой исполнитель - успеет... Это мои проблемы. А твои - чтоб песня была. Ты меня понял, Василий? Найди, отними, любые поощрения! Кормим, понимаешь, целую свору дармоедов! А когда нужна одна-единственная песня... Даже слушать не хочу! Это у вас так не делается, а у нас - делается! Все, Василий. Срок я назвал. Чтоб была. Ты меня знаешь!

Дед отключился, почесал за ухом, там, где был вживлен микрофон.

– Министр культуры, - сказал он.
– Дурак полный. Но - исполнительный. Как раз такой, какой и нужен, чтобы управлять культурной шатией.

– Управлять?
– Я скептически поднял бровь.
– Разве творчеством можно управлять?

– Нельзя, - неожиданно легко согласился дед.
– Но можно создавать видимость. Однако песню он нам найдет. Он сам - из музыкантов. Плохонький, но - с чутьем. Это, кстати, и есть управление творчеством, Темка. Маленьких, но не амбициозных - в администрацию. Чтобы холили и лелеяли больших.

– «А судьи - кто?» - осведомился я.

– А судья у нас один, - строго сказал дед, поднимая палец.

Я подумал, что он скажет: «Государь». Но дед сказал:

– ... Народ! Народ рассудит!

Я засмеялся:

– Уже рассудил. «Хлеба и зрелищ!»

– Что б ты понимал, - буркнул дед.
– Оценки твои: трояк - по музыке, трояк - по стихосложению... Камергер, называется!

Нет, ну надо же! Я сам не помню, что у меня там было - по культурным курсам. А дед не забыл.

– Так то когда было, - сказал я. И похвастался: - А я, между прочим, этой ночью стих сочинил! Кажется, неплохой.

– Стих? Ты?
– удивился дед.
– Ну-ка воспроизведи.

– Что, вот так прямо сейчас?
– Я даже растерялся.

– А тебе что, аудитория нужна?
– осведомился дед.

– Ну, я так не могу...
– пробормотал я.
– Давай я лучше запишу, а ты сам прочитаешь, а?

– Артем, прекрати кокетничать!
– сурово сказал дед.
– Читай! Или - забыл?

– Нет, не забыл.

Нет, ну вот что за человек мой дед. Я разозлился...

Потом мысленно произнес первые строчки - и как-то сразу успокоился.

Ворох потерянных душ

Гонит по улице ветер...

На деда я не смотрел. Я смотрел в высокое дворцовое окно, за которым плескались на ветру уже начавшие желтеть листья.

Из темноты в темноту.

Тех, кому страшно при свете.

Хлещут незримые плети.

Шорох - как смех. На мосту.

Между перил - в пустоту...

Это странно звучало сейчас, солнечным утром, но я продолжал:

Через барьер - в пустоту.

Те, кому душно на свете.

Те, кого сумерки метят.

Те, кого завтра сметут.

Канут, как пух в круговерти.

Дымом над кромкой огня

Души летят от бессмертья...

И обгоняют меня.

И замолчал.

Почувствовал, как все изменилось. Словно тень легла на все.

Дед тоже молчал некоторое время. Потом подошел, положил руку на плечо: