По распоряжению доктора, около стола поставили два бамбуковых стула. Имбонбо сел на один из них, на другой положил свою опухшую ногу. Доктор приказал Имбонбо отвернуться, и все увидели, как белый ущипнул его ногу щипцами. Даже другой мзунгу поморщился, но Имбонбо не пошевелился: он не почувствовал боли.

–  Лепра, - тихо сказал доктор.

Он поморщился, покачал головой и что-то записал в свою тетрадь.

–  Давно у тебя болит нога?
– спросил доктор, с сочувствием глядя на Имбонбо.
– Это очень заразная болезнь.

–  Давно, - печально ответил Имбонбо, - много лет.

Имбонбо велели стать в сторону. Он не прикладывал пальца к книге, и ему не дали одежды. Это последнее обстоятельство особенно огорчило его, и он беспокойно смотрел на своих более счастливых товарищей, стараясь найти на их лицах объяснение такой несправедливости.

Наконец осмотр окончился. Группе негров, не получивших нн одежды, ни войлока, мзунгу, державший толстую книгу, объявил, что они больны сонной болезнью и компания не нуждается в их услугах. Они могут идти куда им угодно.

Негры ушли с рабочим лагеря и больше не возвращались. Имбонбо пошел куда-то с черным помощником доктора. Остальных накормили вареным сорго, разделили на две группы - семейных и несемейных - и повели в бараки карантина.

Много месяцев прошло с тех пор, как Касанда прибыл на урановый рудник в Тинковелью, но он не мог привыкнуть к новой жизни. С утра до ночи бросал он лопатой куски черно-зеленой земли, которую белые называли «уранинит», на бесконечную ленту транспортера, и тело его вечно ныло от непосильного труда. Работа на поле, в краале, казалась ему теперь развлечением по сравнению с тяжелым, безрадостным трудом на руднике. Черно-зеленая земля, безобидная с виду, причиняла страдания тому, кто с нею долго соприкасался. Люди глохли и начинали кашлять кровью. Многие из батако, работавшие рядом с Касандой, уже ходили словно тени. Долго выдержать тяжелый режим, установленный на руднике, они не могли.

В последнее время даже праздники отменили. Чья-то невидимая рука заставляла работать всю эту массу согнанных сюда людей с каждым днем все быстрее и быстрее, и черные надсмотрщики с плетками за поясом зорко следили за тем, чтобы никто из негров не уклонялся от работы.

Негры, работавшие с Касандой, боялись своего надсмотрщика Ксири, свирепого черного парня с берегов притока Конго - Ломами, и старались задобрить его подарками, которые Ксири брал с величайшим пренебрежением. Только Касанда никогда не получал пинков и зуботычин, хотя Ксири и ненавидел его за то, что он держался чересчур независимо и не проявлял должного уважения к надсмотрщику. Касанда не только не дарил ему подарков, но даже осмеливался задавать ему, Ксири, разные вопросы, словно равный равному.

Как только Касанда появился на руднике, он прежде всего спросил Ксири, не знает ли бвана надсмотрщик, когда им, каждому негру, дадут по хижине, сделанной из камня, как это обещал бвана вербовщик.

Ксири даже подумал сначала, что Касанда издевается над ним. Но негр смотрел на него так доверчиво, что надсмотрщик решил: парень не в своем уме. Когда их взгляды встречались, Касанда никогда не опускал глаз, как это делали другие, а простодушно смотрел Ксири в лицо. Он держался независимо и был твердо уверен, что Ксири очень любит его за усердную работу: ведь он никогда не сидел без дела. У Ксири чесались руки «проучить» Касанду, так как он подозревал, и не без основания, что все остальные рабочие, которые были хорошо знакомы с плетью и кулаками надсмотрщика, думают, что он боится Касанды. Он действительно не решался ударить Касанду. Широкие плечи негра и могучие руки с огромными узловатыми мышцами красноречивее всего говорили, что этого делать не следует.

На урановом руднике, где работал Касанда, добыча руды шла открытым способом. С утра до ночи вгрызались люди в землю с помощью кирок, лопат и землечерпалок, расширяя и углубляя огромный котлован. Бесконечные ленты транспортеров и ржавые вагонетки поднимали вверх куски черно-зеленого уранинита.

Много негров, согнанных с родной земли или проданных в рабство своими вождями, трудились здесь с утра до ночи, проклиная судьбу и мзунгу, пришедших в их страну. Белых рабочих на рудниках было немного. Они работали на больших, сложных машинах, жили отдельно, в своем поселке, и получали в десять раз больше, чем негры. И даже те немногие негры, которым выпадала редкая удача - стать механиком или машинистом, получали гораздо меньше белых, выполнявших ту же работу. Касанда не раз видел, что администрация рудника относится к белым рабочим совсем иначе, чем к неграм. Дирекция опасалась организованных белых рабочих, которые, чувствуя, что вся жизнь рудника находится в их руках, могли постоять за себя, и Касанда не слышал, чтобы кого-нибудь из них отстегали кнутом, тогда как неграм доставалось почти каждый день.

Касанда помнил, как однажды, когда администрация не захотела уплатить белым рабочим за лишние часы работы, они не пришли на рудник, и сам бвана директор не мог ничего с ними поделать. Рудник бездействовал целый день, и у Касанды, который должен был бросать руду на ленту транспортера, было нечто вроде праздника, так как все механизмы стояли. А на следующий день администрация рудника уступила: белые рабочие добились своего. Касанда с завистью смотрел на них. Он часто спрашивал себя: почему белые могут бороться за свои права, а они, негры, сидят за колючей проволокой и не могут открыть рот без того, чтобы их не отстегали?

Такие мысли приходили в голову Касанде все чаще, в особенности последнее время, когда надсмотрщик Ксири стал придираться к нему за каждый пустяк и, стараясь причинить неприятность, ставил его на самые тяжелые работы: то заставлял разбивать кувалдой огромные камни, встречающиеся в породе, то посылал во время обеда, когда все отдыхали, с каким-нибудь поручением. И Касанда постепенно возненавидел своего мучителя. Он начал резко отвечать на приказания Ксири, и взаимная неприязнь их увеличивалась с каждым днем.