Шрифт:
– Та поездка отодвинулась на расстояние 34-х лет, а я не могу освободиться от обилия впечатлений, – оживленно комментирует снимки в альбоме Михаил Лаврентьевич. – Меня удивило, даже поразило – иного слова не подберу, что нас встречали так, будто мы представляли не маленький городок, а всю державу. Куда бы мы ни приходили – в заводской цех, крестьянское хозяйство или на свадебную церемонию, где мы оказались почетными гостями, – повсюду виднелись приветственные надписи на японском и русском языках, а на специальной подставке крепилось два флажка – Японии и СССР. И я с радостью подумал: а ведь нам такая честь оказывается именно как представителям великой державы. Однако задирать нос и надувать щеки по этому поводу не годилось. Мы увидели: соседи превосходят нас во многом – в достижениях производства, в медицине, в спорте, в ведении коммунального хозяйства. У них в переработке леса нет отходов, нет стружки, даже опилок нет! У них нет дымящихся зловонных свалок с тучами воронья, потому что они научились перерабатывать все бытовые отходы и превращать продукты переработки в удобрения. А какое бережное, я бы даже сказал, трепетное отношение к земле! Каждый клочок находится под бдительным оком властей. Высокообразованные специалисты сельского хозяйства учитывают каждый грамм продукции, произведенной фермером, выдают ему необходимые расчеты, способствующие повышению урожая, выделяют субсидии. Оказалось, что в мэрии самый значимый департамент – департамент экономики и планирования. Капиталисты тщательнее нашего Госплана учитывают, кто, что, в каком количестве производит, в какой мере удовлетворяет внутренний спрос и по каким показателям, сколько от него поступит в городскую казну налогов. Департамент имеет массу рычагов, чтобы побудить предпринимателя работать в интересах города и, следовательно, всего государства. Таким образом, японцы начисто отрицают глупость, сотворенную нашими реформаторами, будто рынок отрегулирует все. Нет, в Японии не рынок управляет государством, а государство в лице умных, высокопрофессиональных специалистов управляет и производственными процессами, и товарными потоками, оно же формирует человеческие отношения в интересах всего общества.
Я в общих чертах имел представление о том, в каком тяжелейшем положении оказалась Япония, потерпевшая поражение в войне, какие бедствия обрушились на японский народ. И вот эта страна через четверть века явила миру «японское чудо» – невиданный расцвет. Она вышла на первые в мире позиции в электронике, автомобилестроении, производстве точных приборов и машин. Этот успех был достигнут усилиями всего народа.
Удалось мне посетить Японию еще дважды, увидеть немало хорошего. Некоторые наблюдения вызвали у меня вопросы, однако же в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Немало я дум передумал по итогам этих поездок. Самый мучительный вопрос, который застрял во мне навсегда, вот в чем: почему страна, располагающая небольшой территорией, не имеющая никаких природных ресурсов, постоянно терзаемая землетрясениями и ураганами, процветает, а наша, обладающая несметными богатствами, прозябает?
Чем жестче становятся морщины на лицах моего поколения, тем чаще и трогательнее мы вспоминаем далекие годы сотрудничества и добрососедства, и тогда непрошено выкатывается слеза. Что ж, лучше всплакнуть от счастья, чем плакать от горя. Мы невольные соседи, но в нашей воле обратить это обстоятельство во благо.
Пусть читатель не думает, будто интересные факты, о которых поведал Михаил Петрухин, единственные в своем роде. Любознательных приглашаю в Государственный исторический архив Сахалинской области, где давайте откроем несколько дел из фонда 557. В материалах этого фонда мы встретим названия очень знакомых мне населенных пунктов: Чехова, Костромского, Яблочного, Правды, Чапланово. Дела хранят заявления подданных Японии, пожелавших остаться в Советском Союзе. Почти все они написаны предельно сжато на половине тетрадного листа или клочке конторской книги. Например: «Я, Ямода Мисао, по национальности японка, уроженка о. Хоккайдо, желаю остаться в Советском Союзе, так как вышла замуж за корейца Ким Сун Дона и от него родила двух детей: в 1934 году – сына, в 1939 году – дочь. Кроме того, в Японии у меня нет родных, поэтому я не желаю выезжать в Японию и прошу дать разрешение проживать в Советском Союзе, быть подданной СССР». Как видим, главная причина указывается предельно ясно: муж – кореец, во-первых, его не выпустят в Японию, во-вторых, если бы даже ему разрешили выезд, то еще неизвестно, как бы сложилась его дальнейшая судьба. Скорее всего его бы выдворили в Корею.
А вот японка Умамура Хацу, мать семи дочерей, младшей из которых в 1948 году исполнилось всего три годика, просит о гражданстве за всю семью. Дочери родились в деревне Футомата, жили бедно, муж – кореец, своего хозяйства не имел, заработок приносил скудный. Новая власть помогает прокормить семью, и женщине этого довольно, она боится сдвинуться с места.
Абсолютное большинство заявлений подано от японок, чьими мужьями были корейцы, однако несколько заявлений поступило от японских мужчин. Оиси Мацуо не хотел уезжать из Корсакова, где он родился, а Окузаки Ёсио не желал возвращаться на родину потому, что там «американцы притесняют рабочий класс».
Имеются групповые заявления, заверенные председателем сельского Совета, есть прошения пространные, с приложением жизнеописания заявителей. Один из таких документов прочитаем повнимательнее. Написан он рукой русского человека, но подписан собственноручно по-русски – «Немото Миёко». В автобиографии сказано: «В Советском Союзе жизнь моя сильно отличается от прошлой жизни – жизни забитой и униженной женщины».
Ее родители приехали на Карафуто еще в 1928 году, но счастья тут не нашли не столько из-за различных обстоятельств, сколько из-за отцовских пороков. «Он по-настоящему никогда не работал, и ничего хорошего мы с матерью от него не видели, часто он бил и мать, и меня».
Все же Миёко удалось окончить 8 классов и устроиться в угольную контору писарем. Но проработала она там всего полгода, мать умоляла ее поскорее приехать домой: отец дерется, все деньги пропивает, проигрывает в карты. Дочь вернулась в поселок Камиэсуторо и поступила на почту телефонисткой. Тут грянула августовская война, пришли советские войска. Миёко нанялась уборщицей в санчасть, потом нянчила детей у майора Куринякина, работала техничкой в родильном доме. В 1946 году семья переехала в село, которое с осени следующего года стало называться Костромское. А 15 марта 1947 года у Миёко родилась дочь, которую назвали Зоей по предложению отца девочки – Бибикова Владимира. Кроме имени о нем ничего не известно. Отец Миёко, ставший дедом, страшно разгневался, что внучка оказалась русоволосой. «Он не дает нам с мамой жить». Свое письмо молодая мама закончила так: «Я хочу просить советских людей оставить меня жить в вашей стране. Я до конца своей жизни буду честно работать и так же любить Советскую Родину, как любят ее русские люди. Я хочу работать и жить в стране, где нет хозяев и рабочих, где все трудятся, а кто не работает, тот не кушает. Я очень рада, что в Советской стране жить становится все лучше, за это большое спасибо дорогому товарищу Сталину, это он привел людей к счастью. Из этой страны я уехать не могу. 3 мая 1948 года. Немото Миёко».
Давайте отнесемся к этим строкам как к историческому документу без иронии и скосороченных ухмылок. Даже если письмо продиктовано нахлынувшим порывом, настроением, желанием польстить новой власти, то наверняка и порыв, и настроение были порождены определенными благоприятными обстоятельствами, и юная мать в то время действительно почувствовала себя счастливым человеком. Состоялся ли брачный союз русского парня и молодой японки после того, как она получила советское подданство (браки с иностранцами в СССР были запрещены), мы не знаем. Но их девочка вполне могла получить метрику на имя Зои Владимировны Бибиковой и с записью в графе «национальность» – русская. Тоже факт истории!
Приятным открытием в груде архивных материалов стало заявление Мацудатэ Савво с просьбой о советском гражданстве. С Мацудатэ, нашей чаплановской соседкой, я уже знакомил читателя в главе «Деревня Мидзухо и некоторые ее обитатели». Дальнейшая история ее семьи просится в наше повествование. По рассказу дочери Люды, мать не уехала в Японию потому, что отец ее сосватал за корейца, которому оставлял свой дом, и не включил в список репатриантов. По существу, родители (главную роль играл отец) бросили ее, за что дочь носила в себе обиду всю жизнь. Когда родители уезжали, она страшно плакала. Мужем стал кореец Ко Че Черо, старше Савво двенадцатью годами, работавший до этого на шахтах. Он не был, как говаривал классик, врагом бутылки, русскую водку полюбил больше, чем слабое сакэ, поскольку в состояние одури она приводила быстрее. И тогда он поднимал руку на жену. Считалось, что Савво имела шестилетнее образование, но в нем было много пробелов из-за частых пропусков уроков. Ей же пришлось усваивать разговорный корейский язык, позже даже русскую грамоту – уж очень хотелось помогать своим детям в учебе.