Шрифт:
За лучшую работу в сельском хозяйстве сельским старостам и крестьянским хозяйствам, обеспечившим полное и качественное выполнение планов сельхозработ, постановлением военного совета ДВО выделены премиальные фонды: карманных часов – 10 штук; резиновых сапог – 50 пар; гвоздей – 500 кг; табаку – 50 кг; керосина – 1 500 кг.
Из доклада начальника политотдела Гражданского управления П. Богачева.
В том же переселенческом эшелоне, в котором ехали Сулоевы, прибыл в деревню Футомата и тракторист Николай Андреевич Травин. Теперь в Чапланово многие носят его фамилию. Давно упокоилась мать-героиня Мария Васильевна Травина, ушел в мир иной и сам глава рода, живут тут их дети, внуки и правнуки. Дети стали механизаторами, водителями, работали в совхозе, чем теперь занимаются – не знаю.
Интересен был взгляд Николая Андреевича на жизнь японской общины.
– Больше всего мне нравился порядок, какой был у них. Жили они небольшими хуторами, на хуторе был малый староста, а в центре деревни находился большой староста. Случись что-нибудь – в один миг поднимут людей, чтобы спастись от наводнения, пожара или еще какой беды. Случилось с человеком несчастье – староста тут как тут. Как раз такой случай произошел в ноябре сорок шестого года, на второй день праздника. Двое наших односельчан подвыпили хорошенько, да и решили сдуру грабануть японца, что жил на отшибе. Завалились к нему, тряхнули: «Дай сакэ! Дай денег!» Сакэ у него не нашлось, денег он не дал, скорее всего их у него не имелось, так они его избили и прихватили кое-что из утвари, чтобы пропить. Избитый японец пожаловался малому старосте, тот – на лошадь да в центр деревни к большому старосте, большой староста – к военным. Наши – вооруженных патрулей навстречу грабителям, за штаны их да в конверт, по четыре года припечатали… Зато и слушали старосту, скажет он слово – закон! Поэтому ни воровства, ни хулиганства у них не было. Случалось, поцапаются два соседа из-за чего-нибудь, так любой старик на них прикрикнет, они отвесят ему поклон и разбегутся. Вечером выпьют мировую – по чашечке сакэ и с утра спешат помочь друг другу.
Сорок шестой год мы кое-как пережили, а с весны сорок седьмого стали работать на их полях. Они уже знали, что уедут, поэтому землю не обрабатывали, но нам помогали. Не мог японский крестьянин сидеть без дела! Подружился я с одним японцем, звали его Таниока, был он примерно одних лет со мною. Он дал мне свою лошадь, инвентарь, помог вспахать и засеять два клина. Раньше мы сеяли из лукошка, потом бороновали. Таниока научил сеять через трубку. У них специально изготавливались такие трубки, через которые зерно высеивается равномерно. Трубку эту прикрепляют к поясу, в емкость наподобие воронки засыпают зерно и таким образом засевают поле. Всходы получаются ровные, кустистые. Таниока перед отъездом предложил мне: «Бери моя ума (лошадь), она хоть и молодая, но умная, хорошо работать будет». Лошади у японцев были крупные, сильные. На батях – это такие специальные сани для вывозки древесины – мы вывозили по двенадцать кубов. В те годы машина брала в два раза меньше, в бездорожье не годилась, а японский битюг прёт поклажу, только посапывает. Таниока думал, что хозяйствуем мы каждый сам по себе, и отдал мне свою лошадь. Только у нас к тому богатству отнеслись плохо. В какой-то год сено не заготовил колхоз, перегнали лошадей к мысу Крильон, там они бродили почти год, пока не пропали.
Жили мы с японцами хорошо, делились всем, что имели. Они носили нам молоко, картошку, капусту, а мы взамен давали то, что перепадало нам по линии государственного снабжения: консервы, полотно, табак. Конечно, находились среди нас такие, что приношения японцев принимали как дань. Им сразу дали от ворот поворот. Жена Таниоки говорила моей: «Маруся, тебе дам молока и все, что есть, потому что ты не жадная, хотя у тебя детей много. А вот той мадаме не дам, потому что она жадная». Не особенно чем могли мы отблагодарить, но они ценили не то, сколько ты дал, а то, что готов поделиться последним.
Не хотели японцы уезжать отсюда, просили, чтобы их тут оставили. С ними и нам было бы легче обживаться, добро бы по ветру не пустили. А то ведь порастащили все. Что-то забрали военные, стоявшие в соседнем поселке, электромоторы мы поснимали сами и забросили, сами же раскурочили вальцевальню. Не научились мы у них дисциплине, порядку, бережливости, уважительному отношению к старикам.
На Томаринском бумкомбинате, где основная масса – японцы, план работы выполнен на 110-115 процентов. Шахтеры шахты Тайо за систематическое перевыполнение плана добычи угля второй год держат переходящее Красное знамя. Много ударников среди японских рыбаков.
Из доклада начальника политотдела гражданского управления П. Богачева.
Кусочек детства
Теперь журналист Николай Иванович Савченко на заслуженном отдыхе, а в период его активной работы мы не раз вели разговоры о взаимоотношениях с японцами. Он вспоминал: – Мне было девять лет, когда мы приехали на Сахалин. Впечатления от встреч с японцами были такими запоминающимися, что не померкли до сих пор. Прежде всего удивила их доброжелательность. У хозяина, где мы поселились в Невельском районе, были мать, жена, маленький ребенок. Нас угостили жареной соей, какими-то мучными изделиями, самодельными конфетами. Может, не такое уж это было богатство, но для нас, постоянно голодающих, оно оказалось невиданным лакомством. И все это делалось искренне, без заискивания, без желания угодить нам. А ведь мы были чужаками, гостями незваными. Когда мы немного освоились, то поразились дворику хозяина. Какой это был дворик! Украшали его карликовые деревья, гармонично сложенные камни. Но настоящим чудом оказался пруд, в котором плавали рыбки. Живые рыбки в пруду! Их кормили, ими любовались, часами созерцали. На все это мы таращили глаза, приходя в полное недоумение: как это так – просто любоваться? Для нас все имело практический смысл: деревья растут, чтобы по ним лазить, ломать ветки, рубить их на дрова; рыба существует для того, чтобы ее ловить, употреблять в пищу, кормить кота. До нас никак не доходило, что деревья, камни, рыбки могут доставлять эстетическое наслаждение. В той же степени удивило обилие посуды, всяких безделушек. Они тоже предназначались для украшения стола, жилища. Мы привыкли, в лучшем случае, к отдельной тарелке, а то приходилось есть из общей миски. Для нас важна была пища как таковая (побольше бы!), а из какой посуды ее есть – не имело никакого значения. Тут ставили на низенький стол несчетное количество разнокалиберных чашек, блюдечек, различных по расцветке, каждое имело свое предназначенье, в каждой была своя снедь или приправа.
Но больше всего лично меня поразило то, что у японцев делалось для детей. Каждый японский ребенок имел все свое: обувь у него была по ноге, одежда – по росту. А мы, дети военных лет, донашивали то, что оставалось от старших братьев, а то носили штаны в заплатах, вместо пальтишка что-то невообразимое с торчащими клочьями ваты. Японский мальчик ходил на лыжах с ботинками, катался на коньках с ботинками. У нас мало кто имел лыжи, да и те разные – одна короче, другая длиннее, одна шире, другая уже. Коньки – один «дутыш», другой «снеговик» – прикреплялись к валенкам при помощи веревки и палки. У японского мальчика имелся свой велосипед, а у нас был один на всю улицу, учились мы на нем кататься по очереди, продев ногу под рамой. У нас взаимоотношения между взрослыми и детьми строились на окрике, шлепке, подзатыльнике. Нашим родителям всегда было не до нас: то они на работе, то отдыхают после работы, то какие-то разговоры ведут с соседями и отгоняют нас, чтоб не слушали, то выпивают – опять-таки не подходи к ним. Японцы, смотришь, всегда всей семьей, детей не наказывают. Отец мастерит что-то с сыновьями, учит своему ремеслу, ходит с ними наблюдать природу. Иногда японский мальчик что-нибудь отчубучит – у нас бы его отодрали как сидорову козу, а его мать и отец ограничатся замечанием и улыбкой.
Непродолжительное время мы росли вместе, играли, чему-то научились друг у друга. Когда они уезжали, то подарили кому велосипед, кому лыжи, кому пенал с карандашами. Расставание наше было по-своему трогательным, и доброе чувство детской дружбы по сей день находит во мне отзыв.
Моральное состояние японского населения – рабочих и крестьян – хорошее. Бригада Мацисита Ево план вылова рыбы выполнила на 216 процентов, бригада Сато Судзабуро – на 265 процентов, бригада Сузуки Сёзо – на 180 процентов. Но бывший хозяин завода сакэ Тэмо Тоёдзи на одном из собраний в Кусюнае сказал: «Если я вернусь в Японию, то заявлю своему правительству, что у меня русские взяли завод, а денег за него и за оборудование не заплатили». Бывший мэр Кусюная сказал: «Пуркаев в листовках призывал население находиться на своих местах, всем японцам продолжать работать, а теперь хозяев лишили возможности иметь свои предприятия».