Шрифт:
Сцены подобных издевательств не затмевали ужаса перед тако – тюрьмой, которая была в Найбути. В тако хозяйничала полиция. Поэтому появление полицейского в казарме вызывало всеобщее оцепенение. Взять могли любого без объяснения причин. Выстраивали шахтеров в шеренги, полицейский в сопровождении человека из спецслужбы и представителей администрации медленно шел вдоль строя. Не слышно было в эти минуты даже дыхания людей. Стучали только шаги. Но вот они затихли – жертва определена.
– Этот! – тыкал пальцем в шахтера полицейский, поворачивался и уходил.
Он даже не считал нужным удостоить взглядом обреченного или оглянуться: идет тот или на месте умер от страха. Что происходило дальше, никто не знал. Видели только потом, что мучеников заковывали в цепи по двое, и в этом мучительном тандеме они должны были выполнять самые тяжелые и опасные работы. Били их, за их смерть никто не отвечал. В бездне тако исчезали люди, и никто не помнил случая, чтобы кто-нибудь оттуда вернулся...
Вполне возможно, что найдется читатель, у которого мелькнет мысль о том, будто наши рассказчики несколько сгущают краски. Тогда можно привести страничку из прошлого японских углекопов. Герой повести Кисё Никадзато «Шахта в море» Хема читает достоверные документы о прошлом шахтеров, живущих на небольшом острове. «Кусакира заслуженно пользуется дурной славой. Это тюрьма, это совершенно особый мир, со своей властью, своими законами, своей чудовищной системой насилия. Самое тяжкое наказание для углекопов – запрещение переписки с родными и полная изоляция от внешнего мира. Провинившимся не разрешается даже выходить из барака. Их водят только на работу – в шахту».
«Стоило кому-нибудь из шахтеров нарушить установленные правила, как артельщик вызывал специальных экзекуторов, набиравшихся из числа отпетых негодяев и хулиганов, и провинившегося секли розгами. Если наказуемый пытался сопротивляться, его приговаривали к десятикратному количеству ударов и пороли до потери сознания так, что тело превращалось в сплошное кровавое месиво. При особо тяжких проступках применялось наказание, называвшееся «наглядным уроком». Виноватого связывали, подвешивали вниз головой и избивали палками. Остальные шахтеры должны были присутствовать при экзекуции. Нередко такое истязание приводило к смертельному исходу...»
О том, как зарождающийся капитализм превращал жизнь человека в ад, сказано в фундаментальном исследовании Джеймса Л. Мак-Клейна «От сёгуната Токугавы в XXI век», изданном в Москве в 2011 году
На начальных этапах индустриализации, пишет исследователь, типичным фабричным работником была женщина, занятая в текстильной промышленности. По мере расширения фабричного производства вербовщики поставляли на работу незамужних девочек-подростков из крестьянских семей. Документально зафиксировано, что рабочий день на фабриках длился с рассвета до глубокой ночи, составляя от 13-14 часов до 17 или 18 часов. Рабочие помещения были тесными, шумными, душными, воздух наполнен тончайшими волокнами шелка и хлопка, которые набивались в глаза, рты, уши, забивали поры на коже. Мастера-мужчины не сильно отличались по своим повадкам от армейских сержантов, медлительных они подгоняли ударами бамбуковых палок. Девушки, торопясь, теряли осторожность в работе, их руки и ноги попадали в механизмы станков. К концу столетия утрата пальцев на руках и ногах уже не фиксировалась врачами, поскольку явление это стало обыденным.
Фабричные общежития представляли собой постройки тюремного типа, они были окружены заборами высотой до двух с половиной метров, девушек при попытке побега нещадно били. Некоторые компании считали выделение каждой девушке индивидуального спального места излишней роскошью. Питание было скудным, его едва ли доставало для молодого организма. Что касается заработка, которым заманивали вербовщики, то он почти весь уходил на многочисленные штрафы. «Работа на фабрике – это работа на каторге», – пели мотальщицы шелка.
Так капиталисты относились к цвету своего народа.
Вполне допускаем, что не со всеми корейцами, завезенными на Карафуто, судьба обошлась так сурово. Случалось слышать мне от людей послевоенного поколения, что семейные корейцы жили при японцах неплохо, заработков хозяина вполне доставало, чтобы прокормить семью. Это уже при советской власти корейские женщины вынуждены были заняться огородничеством, торговлей, шитьем.
История сахалинских корейцев ждет глубокого научного исследования, только такой труд выявит истину с достаточной глубиной. Мы же выскажем лишь общее мнение, которое не опровергают даже те, кто «хорошо жил»: насильственное переселение корейцев на Карафуто в качестве дешевой рабочей силы было трагедией десятков тысяч человек, навсегда оторванных от родного дома. Карафуто стал для них местом каторги, слез, унижений, нередко даже смерти. Сколько их сюда привезли, где безымянные могилы умерших, погибших, пока неизвестно. Современному читателю, осведомленному о миллионных жертвах, ничего не скажет любая цифра. Суть драмы легче понять через конкретную человеческую биографию. Расспросите еще сотню, и они расскажут одно и то же, точь-в-точь. Будет лишь другое место действия, иные детали обстановки, но жизнь корейца, работавшего в Торо и Найбути, по своей сути не отличалась ничем. Любой из них был песчинкой в море, и волны его обкатывали как угодно. Не случайно в нашем рассказе на первом плане очутились не Дю Сан Ен, не Че Хак Ен, а порядки, учрежденные на шахте. Они полностью властвовали над человеком.
...Биографии двух молодых корейцев, о которых мы повели речь в самом начале, обрели содержание лишь после того, как они стали зятьями японца Сато. Но период этот укоротили саблями.
Туман поутру.
Вдалеке забивают сваю:
Бам-бам-бам.
Бусон (1716-1783)
Вечером в доме Куриямы Китидзаемон участников дневной расправы над корейцами угощали ужином, который приготовил Такахаси Иоримицу. Такахаси неплохо управлялся самодзи — деревянной лопаткой, раскладывая в чашки рис. Сам хозяин подавал разведенный спирт и ключевую воду, чтобы запивать.
Заговорили о войне, о прошлом. Считали, что не все потеряно и сейчас. Вспоминали историю, приводили примеры, когда чудеса спасали японцев. Каждый школьник знает о неудавшемся походе Хубилая, монгольского правителя Китая. Задумал Хубилай провести свое войско по деревянному настилу, проложенному поперек десяти тысяч судов, поставленных в Корейском проливе. Но налетел божественный ветер – Камикадзе, и гигантский флот почти весь пошел ко дну. Сейчас в Японии десятки тысяч камикадзе – смертников, готовых разметать вражескую силу. Надо быть таким же бесстрашным, как они, и нога чужеземного завоевателя никогда не ступит на священную землю Японии.