— Ну, мать, ты опять за своё! Зачем тебе этот старый жид? Ведь ты только недавно проводила свою подругу в Израиль. И я думал, что твоя дружба с евреями на этом закончится. Ну что у тебя может быть общего с ними? Из-за них, проклятых, все наши беды: и революция, и наша нищета. Везде они захватили всё. Куда ни плюнь, профессор — еврей, народный артист — еврей, писатель — еврей, художник — еврей. Что делать нам, русским людям? Ну, ничего! Большинство само уедет, а остальных мы тут к ногтю... Ты бы лучше молилась Богу за русский народ!

– Владимир, прекрати сейчас же! Всё, что ты мне говоришь — это из речей руководителей вашего общества. Ты просто, как фашист! А Бога не трогай, ведь он учит терпимости ко всем. Уходи, противно тебя видеть!

Хлопнула дверь. Вера Петровна с горящими щеками вернулась в комнату. Её гость сидел с закрытыми глазами, мертвенно бледный.

– Вам плохо...? Или, может быть, вы слышали? Это ужасно! Я растила его одна и не справилась. Он бездарь, неудавшийся литератор — теперь ищет виновных в своих неудачах. Ещё связался с этой “Памятью”. Мне стыдно и больно за него. Такие подонки позорят наш народ, нашу русскую интеллигенцию. Простите ещё раз, простите...

– Да, я слышал, уж так получилось. У меня тоже был сын, единственный, способный мальчик. После окончания института он мог остаться в Москве, но решил сначала по-настоящему столкнуться с жизнью. Поехал на БАМ. Там погиб, защищая молодого парнишку татарина от пьяных хулиганов. Жена не перенесла этого и вскоре умерла. Сам я еврей на три четверти. У моей мамы отец был русский. Она еврейского языка не знала. У нас в доме на идиш не говорили и я его не знаю. Синагогу я не посещаю, национальных обычаев не придерживаюсь. Я еврей лишь по паспорту. Воспитан на русской литературе. На фронте я защищал от фашизма все народы России, в том числе и русский народ. Был тяжело ранен. Едва выжил. Здесь моя Родина. Здесь могилы моих предков, моей жены, моего сына. Что плохого сделали евреи, в том числе вашему сыну и таким, как он? Страшно слышать то, что только что довелось услышать! Конечно, для меня не новость такие настроения. Читал об этом в газетах, но так — почти в лицо — впервые.

— Вы не должны этого слушать и воспринимать. Это кучка. Паршивая овца не портит стадо. Большинство осуждает этих фашиствующих “мальчиков”. Успокойтесь. Сейчас чайку попьём...

— Нет. Спасибо. Я засиделся. Ещё несколько минут назад мне казалось, что жизнь не кончается, ещё есть надежда на какие-то светлые мгновения. Но сейчас понимаю, что эта надежда — призрак.

Когда до дома оставалось шагов триста, у старика возникла резкая боль в груди. Долго, слишком долго он открывал дрожащими пальцами тюбик с нитроглицерином. А счёт шел уже на секунды. Легче не становилось. Неловко поджав ноги, старик опустился на снег. На узкой дорожке между домами в эти часы не было прохожих. А если бы и были, то подумали — пьяный. Но, если бы и вызвали “скорую”, было бы уже поздно.

Старик понимал, что это последние минуты. Он давно ждал их, по-своему готовился. Но как ни готовься, это бывает всегда неожиданно. В его голове за считанные мгновения промелькнула вся жизнь: детство, родители, школа, институт, работа, фронт, опять работа, семья, одинокая старость. С каждым кадром угасала жизнь. Вот последний кадр. То, что было самым последним на долгом жизненном пути: милая русская женщина, расстилающая скатерть, украшенную крупными яркими цветами.

1995 г.

ЕСТЬ ИДЕЯ

Иосиф учился в школе неважно. И не потому, что не хватало способностей. Просто не хотелось учиться. Любил погонять мяч, в кино сходить или пошататься с ребятами. Был он мастак придумывать разные шалости. Родителей много раз вызывали в школу. Бабушка часто повторяла:

– Ой, Ося! Будешь плохо учиться, станешь сапожником.

И вот накаркала. После седьмого класса он ушел из школы. Поступил в техникум лёгкой промышленности. Как раз к началу перестройки имел диплом по специальности “Технология изготовления обуви”. Светила работа помощника мастера на обувной фабрике. Однако, взвесив всё за и против, Иосиф подался в сапожники. Имея определённый теоретический багаж, он быстро овладел ремеслом и скоро стал ведущим мастером в маленькой сапожной мастерской на одной из московских улиц.

Когда Союз распался, коллектив мастерскую приватизировал, и Иосифа, как самого грамотного, выбрали главным. Мастерская располагалась на не очень оживлённой улице и поэтому дела шли скорее всего так себе. На хлеб с маслом коллектив из четырёх человек всё же зарабатывал.

Однажды в сумерках в мастерскую зашли трое кавказцев и спросили старшего, затем проследовали в каморку, где, обдумывая решение, как выжить, сидел Иосиф.

– Я Арсен, – представился самый старший и мрачный из вошедших, – будешь мне каждый месяц платить!

Иосиф сразу понял, с кем имеет дело, но прикинулся непонимающим.

– Как! За что?

– Я буду твоей крышей.

– Что это, зачем она мне? – продолжал разыгрывать дурака Иосиф.

– Ты что, совсем дурной? Будем тебя защищать, если кто наедет, бандиты какие.

“Сами бандиты, а лезут в защитники. Впрочем, с ними надо дружить, возможно, пригодятся, а, может быть, когда-нибудь принесут пользу” – решил Иосиф.

– Сколько платить?

– Два куска в месяц.

Иосиф громко рассмеялся.