хранили признаки, унаследованные от саксонских и нор¬ манских предков, хотя американское солнце окрасило их кожу в смуглый тон. Для человека, искушенного в такого рода изысканиях, было бы небезынтересно проследить черты различия между отпрысками западных европейцев и потомками обитателей восточной окраины Азии,—сей¬ час, когда те и другие, в ходе истории став соседями, сблизились между собой также и обычаями, а в немалой степени и нравами. Читатель, возможно, догадался, что речь идет о скваттере и его сыновьях. Они стояли в не¬ брежных позах, ленивые и апатичные (как всегда, когда никакая непосредственная нужда не будила их дремлю¬ щую силу), перед четырьмя-пятью вигвамами, которые им уступили по долгу гостеприимства их союзники тетоны. Об условиях этого нежданного союза достаточно ясно го¬ ворило присутствие лошадей и рогатого скота, мирно пасшегося у реки под неусыпным надзором бесстрашной Хетти. Свои фургоны они сдвинули в виде ограды вокруг своих жилищ, выдавая этим, что не совсем доверяют союзникам, хотя, с другой стороны, известный такт или, быть может, беспечность не позволяли им слишком явно выказать это недоверие. Своеобразная смесь безучастного довольства н вялого любопытства дремала на тупом лице каждого из них, когда они стояли, опершись на ружья, и следили за тем, как проходит совет. И все-таки даже самые молодые из них не выказывали ни интереса, ни волнения, как будто все они соревновались в наружном бесстрастии с наиболее флегматичными из своих краснокожих союзников. Они почти не говорили, а когда говорили, то ограничивались короткими презрительными замечаниями по адресу индей¬ цев, которые, на их взгляд, во всем уступали белым. Сло¬ вом, Ишмаэл и его сыновья блаженствовали, предавшись безделью, хотя при этом смутно опасались грубого преда¬ тельства со стороны тетонов. Из всей семьи один лишь Эбирам терзался мучительной тревогой. Всю свою жизнь совершая всяческие подлости, похити¬ тель негров под конец настолько обнаглел, что решился на отчаянное дело, уже раскрытое нами читателю. Его влия¬ ние на более дерзкого духом, но менее деятельного Ишмаэла было не так велико, и, если бы скваттера не со¬ гнали вдруг с плодородной земли, которую он захватил и думал удержать, не считаясь с формами закона, Эбираму 293

никогда не удалось бы вовлечь зятя в предприятие, кото¬ рое требовало решительности и осторожности. Мы уже ви¬ дели и первоначальный успех их замысла, и последующее крушение. Теперь Эбирам сидел в стороне, измышляя, как бы обеспечить за собою выгоду от своего низкого злодей¬ ства, что с каждым часом представлялось все менее дости¬ жимым: он понимал, чем ему грозит откровенный восторг, с каким Матори поглядывал на его ни о чем не подозревав¬ шую жертву. Оставим же негодяя с его тревогами и коз¬ нями и обрисуем положение еще некоторых действующих лиц нашей драмы. Они занимали другой угол сцены. Справа, на краю ста¬ новища, лежали распростертые на невысоком бугре Мидл- тон и Поль. Им до боли туго стянули руки и ноги ремнями, нарезанными из бизоньей шкуры, и ради утонченной же¬ стокости их поместили таким образом, чтобы каждый в терзаниях товарища видел отражение собственной муки. Ярдах в десяти от них можно было видеть фигуру Твер¬ дого Сердца: легкий, стройный, как Аполлон, он стоял, прикрученный к столбу, крепко вбитому в землю. Между ним и теми двумя стоял траппер. У старика отобрали длин¬ ное его ружье, сумку и рог, но из презрения оставили ему свободу. Однако стоявшие поодаль пять-шесть молодых воинов с колчанами за спиной и длинными тугими луками через плечо зорко приглядывали за пленными, всем своим видом показывая, как будет бесплодна для немощного ста¬ рика всякая попытка побега. В отличие от всех других, молча следивших за ходом совета, пленники были увле¬ чены разговором, достаточно для них занимательным. — Скажите, капитан,— начал бортник с комически оза¬ боченным выражением лица, как будто никакие неудачи не могли подавить его буйную жизнерадостность,— этот проклятущий ремень из сыромятной кожи в самом деле врезался вам в плечо или это мне кажется, потому что у меня самого затекла рука? — Когда так глубоко душевное страдание, тело не чув¬ ствует боли,— ответил более утонченный, хотя едва ли столь же бодрый духом Мидлтон.— Эх, когда б один-другой из моих верных бомбардиров набрел на этот чертов лагерь! — Да! Или можно б еще пожелать, чтоб эти тетонские жилища обратились в шершневые гнезда и чтобы шершни вылетели и накинулись на толпу полуголых дикарей. Собственная выдумка развеселила бортника. Он отвер¬ 294

нулся от товарища и на минуту забыл о боли, представив себе, что его фантазия претворилась в действительность, и вообра¬ жая, как шершни сломят сво¬ ими укусами даже стойкую вы¬ держку индейцев. Мидлтон был рад помолчать; но старик, прислушивавшийся к их словам, подошел поближе и вмешался в разговор. — Тут затевается, видно, безжалостное, адское дело,— начал он и покачал головой, как бы показывая, что и он, бы¬ валый человек, не находит вы¬ хода в трудном этом положе¬ нии.— Нашего друга пауни уже привязали к столбу для пытки, и я отлично вижу по лицу и по глазам их верховного вождя, что он распаляет свой народ и на другие мерзости. — Слушай, старый траппер,— сказал Поль, извиваясь в своих ремнях, чтобы заглянуть в его печальное лицо.— Ты мастак по части индейских языков и умеешь разби¬ раться в дьявольских ухищрениях краснокожих. Пойди- ка на совет и скажи их вождям от моего имени — от имени Поля Ховера из штата Кентукки,— что если они дадут девице Эллен Уэйд целой и невредимой вернуться в Шта¬ ты, то он им охотно позволит снять с него скальп в любое время и на любой манер, какой их лучше всего потешит; или, ежели они не пойдут на такие условия, накинь часа два предварительных пыток, чтобы сделка показалась слаще на их чертов вкус. — Эх, малый! Они и слушать не станут твоих предло¬ жений, раз они знают, что ты все равно как медведь в ловушке и не можешь от них убежать. Но не падай духом, потому что для белого человека, когда он один среди индейцев, цвет его кожи иногда — верная смерть, иногда же — надежный щит. Пусть они нас не любят, а всо же благоразумие часто связывает им руки. Когда бы крас¬ нокожие народы вершили свою волю, вскоре на распахан¬ ных полях Америки выросли бы вновь деревья; и в лесах было бы белым-бело от христианских костей. В этом никто 295

не усомнится, кто знает, какова любовь краснокожего к бледнолицым. Но они нас считали и считали, пока не сби¬ лись со счета, а в здравом уме им все же не откажешь. Так что мы еще не обречены; но, боюсь я, для пауни надежды мало! Умолкнув, старик медленно направился к тому, о ком были его последние слова, и остановился невдалеке от столба. Здесь он стоял, храня молчание и с тем выраже¬ нием на лице, с каким приличествовало глядеть на такого славного воина и знаменитого вождя, как его пленный товарищ. Но Твердое Сердце смотрел неотрывно вдаль и, казалось, не думал об окружающем. — Сиу ведут совет о моем брате,— молвил траппер, когда понял, что, только заговорив, привлечет к себе вни¬ мание пауни. Верховный вождь пауни, спокойно улыбаясь, повернул к нему голову и сказал: — Они считают скальпы над вигвамом Твердого Сердца! — Бесспорно, бесспорно! В них закипает злоба, когда они вспоминают, сколько ты сразил тетонов, и для тебя сейчас было бы лучше, если бы ты больше дней провел в охоте на оленя и меньше на тропе войны. Тогда какая- нибудь бездетная мать из их племени могла бы принять тебя к себе взамен своего потерянного сына, и жизнь твоя потекла бы, исполненная мира. — Разве отец мой думает, что воин может умереть? Владыка Жизни не для того открывает руку, чтобы взять назад свои дары. Когда ему нужны его молодые воины, он их зовет, и они уходят к нему. Но краснокожий, на кото¬ рого он однажды дохнул, живет вечно. — Да, эта вера утешительней и смиренней, чем та, которой держится этот бездушный тетон! В Волках есть нечто такое, что открывает для них мое сердце: то же му¬ жество, да, та же честь, что в делаварах. И этот юноша... Удивительно, куда как удивительно!.. И годы его, и взор, и сложение... Они могли бы быть братьями!.. Скажи мне, пауни, ты слышал когда-нибудь в ваших преданиях о мо¬ гущественном народе, что некогда жил на берегах Соле¬ ной Воды, далеко-далеко, у восходящего солнца? — Земля бела от людей того же цвета, что мой отец. — Нет, нет, я говорю сейчас не о бродягах, которые пробираются в страну, чтоб отнять ее у законных владель¬ 296

цев,— я говорю о народе, который красен... был красен —1 и от краски, и по природе,— как ягода на кусте. — Я слыхал, старики говорили, будто какие-то отряды скрывались в лесах под восходящим солнцем, потому что не смели выйти в бой на открытые равнины. — Ваши предания не рассказывают вам о самом вели¬ ком, самом храбром, самом мудром народе краснокожих, на какой дохнул когда-либо Ваконда? Отвечая, Твердое Сердце поднял голову с таким досто¬ инством, с таким величием, что даже узы не могли их принизить: — Может быть, годы ослепили моего отца? Или он видел слишком много сиу и начал думать, что больше нет на земле пауни? — Ах, такова суетность и гордость человеческая! — в разочаровании сказал по-английски старик.— В красно¬ кожем природа так же сильна, как в груди любого белого. Ведь и делавар мнил бы себя куда могущественнее какого- то пауни, как пауни кичится, что он-де из князей земли. И так оно было между французами из Канады и англича¬ нами в красных мундирах, которых король посылал, быва¬ ло, в Штаты, когда Штатов еще не было, а были беспокой¬ ные колонии, вечно подававшие петиции; они, бывало, воюют и воюют меж собой и бахвалятся напропалую по¬ двигами, выдавая их перед миром за. свои собственные доблестные победы; и неизменно обе стороны забывали на¬ звать скромного солдата, которому на деле обязаны были победой и который тогда еще не допускался к большому костру народного совета и не часто слышал о своем по¬ двиге после того, как храбро его совершил. Когда он дал таким образом волю своей дремлющей, но не вовсе угасшей солдатской гордости, помимо его созна¬ ния вовлекшей его в ту самую ошибку, которую он осуж¬ дал, его глаза, засверкавшие на миг отсветом былого пыла, обратили ласково-тревожный взор на обреченного пленника, чье лицо снова приняло выражение холодного спокойствия; и снова казалось, что мыслями пауни унесся вдаль. — Юный воин,— продолжал старик с дрожью в голо¬ се,— я не был никогда ни отцом, ни братом. Ваконда назна¬ чил мне жить в одиночестве. Он никогда не привязывал мое сердце к дому или полю теми ремнями, которые при¬ вязывают людей моего племени к их жилью; будь это 297,

иначе, я не совершил бы таких дальних странствий и не повидал бы так много. Но некогда мне довелось долго про¬ быть среди народа, который жил в упомянутых тобой лесах. Близко узнав этих людей, я полюбил в них честь и старался перенять их мужество. Владыка Жизни в каждого из нас, пауни, вложил сочувствие к человеку. Я не был никогда отцом, но я знаю, что такое отцовская любовь. Ты похож на юношу, который был мне дорог, и я даже начал тешиться мыслью, что в твоих жилах течет его кровь. Но так ли это важно? Ты правильный человек, я это вижу по тому, как ты верен слову; а честность — свойство слиш¬ ком редкое, ее не забываешь. Сердце мое тянется к тебе, мой юный друг, и я с радостью сделал бы тебе добро. Пауни выслушал его слова, такие правдивые в их силе и простоте, и в знак благодарности низко склонил голову. Потом, опять подняв темные свои глаза, он устремил их в ширь степей и, казалось, вновь задумался, далекий от заботы о своей судьбе. Зная, какую твердую опору дает воину гордость в тот час, который он считает последним в своей жизни, траппер с тем спокойствием, которому научился в долгом общении с этим замечательным наро¬ дом, смиренно ждал, чтобы юный его товарищ высказал свое желание. Наконец застывший взор пауни словно дрогнул, глаза его засверкали. Он быстро переводил взгляд со старика на горизонт и от горизонта опять на его резкие черты, как будто охваченный вдруг тревогой. — Отец,— отозвался наконец молодой вождь с дове¬ рием и лаской в голосе,— я слышал твои слова. Они вошли в мои уши, и теперь они во мне. У Длинного Ножа с белой головой нет сына; Твердое Сердце из народа пауни молод, но он старший в своей семье. Он нашел кости своего отца на охотничьих полях оседжей и отправил их в поля Доб¬ рых духов. Великий вождь, его отец, несомненно увидел их и узнал то, что есть часть его самого. Но скоро Ваконда призовет нас обоих; тебя, потому что ты видел все, что можно видеть в этой стране, и Твердое Сердце, потому что ему нужен воин, который молод. У пауни не будет времени исполнить перед бледнолицым свой сыновний долг. — Как я ни стар, как ни жалок и слаб против того, чем я был когда-то, я, возможно, доживу, чтобы увидеть, 298

как зайдет над прерией солнце. Ждет ли мой сын, что доживет и он? — Тетоны считают скальпы на моем жилище! — отве¬ тил юный вождь, и в его печальной улыбке загорелся странный отсвет торжества. — И они увидят, что их много — слишком много, чтоб оставить жизнь их владельцу, раз уж он попал в их мстительные руки. Мой сын не женщина и без страха глядит на тропу, которую должен пройти. Ему ничего не нужно шепнуть в уши его народа перед тем, как он сту¬ пит на нее? Эти ноги стары, но они могут еще отнести меня к излучинам Волчьей реки. — Скажи Волкам, что Твердое Сердце завязал на своем вампуме узел на каждого тетона! — сорвалось с губ плен¬ ника с тою страстностью, которая, вдруг прорвавшись, опрокидывает преграду искусственной сдержанности.— Если он хотя бы одного из них встретит на полях Владыки Жизни, его сердце станет сердцем сиу. Ох! Такое чувство было бы опасным спутником для белого человека, готового пуститься в последнее стран¬ ствие!— пробормотал старик по-английски.— Это не то, чему добрые моравские братья учили делаваров, и не то, что так часто проповедуют в своих поселениях белые — хотя, к стыду всей нашей белой расы, сами они плохо сле¬ дуют собственной проповеди!.. Пауни, я люблю тебя, но я христианин, я не могу нести такую весть. — Если мой отец боится, что тетоны услышат его, пусть он тихо шепнет эти слова нашим старикам. — Юный воин, постыдного страха в бледнолицем не больше, чем в краснокожем. Ваконда учит нас любить жизнь, которую он дает; но любить ее надо, как любят мужчины свои охотничьи поля, и своих собак, и своп кара¬ бины, а не безгранично и слепо, как любит мать свое дитя. Когда Владыка Жизни призовет меня, ему не придется дважды выкликать мое имя. Я равно готов отозваться на него и сейчас, и завтра, и во всякий день, какой назначит для того его всемогущая воля. Но что такое воин без своих обычаев? Мои запрещают мне нести такие слова. Величественным кивком вождь показал, что согласен с этим; и уже казалось, что так нежданно пробудившееся доверие сразу и угаснет. Старик, однако, был слишком растроган своими воспоминаниями, долго дремавшими, но неизменно живыми,— не мог он так просто оборвать раз¬ 209

говор. С минуту он раздумывал, потом печально поднял взор на своего молодого товарища и продолжал: — Каждого воина надо судить по его силам. Я сказал моему сыну, чего я не могу, пусть же он откроет свои уши на то, что я могу сделать. Лось не измерит прерию быст¬ рее, чем эти старые ноги, если пауни доверит мне весть, которую мвжет отнести белый человек. — Пусть бледнолицый слушает,— ответил индеец после одной секунды колебания, вызванного прежним отка¬ зом.— Он останется здесь, пока сиу не сосчитают скальпы своих мертвых воинов. Он переждет, пока они не уста¬ нут прикрывать лысые головы восемнадцати тетонов ко¬ жей одного пауни; пусть глаза его будут широко открыты, чтобы увидеть место, где они зароют кости воина. — Это я могу, и я это сделаю, благородный юноша. — Он отметит место, чтобы всегда его узнать. — Не бойся, не бойся, я никогда не забуду этого места,— перебил старик, готовый расплакаться перед этим неколебимым спокойствием и готовностью принять свою судьбу. — Теперь я знаю, что мой отец пойдет к моему народу. У него седая голова, и я знаю, что его слова не улетят, как дым. Пусть он подойдет к моему жилищу и громко назо¬ вет имя Твердого Сердца. Ни один пауни не будет глух. Потом пусть мой отец попросит, чтобы дали ему молодого жеребца, на котором еще никто не сидел верхом, но кото¬ рый глаже оленя и быстрее лося. — Я понял тебя, я понял,— опять перебил внима¬ тельно слушавший старик.— Что ты сказал, будет сде¬ лано; да, будет сделано хорошо, или я совсем не понимаю, чего желает, умирая, индеец. — А когда наши юноши передадут моему отцу поводья этого жеребца, приведет он его кривой тропой к могиле Твердого Сердца? — Приведу ли? Да, я приведу, отважный юноша, хотя бы зима завалила эти равнины сугробами и солнце стало бы прятаться днем, как ночью. Я приведу коня к священ¬ ному месту и поставлю его так, чтобы его глаза смотрели на закат. — И мой отец заговорит с ним и скажет ему, что хозяин, растивший его с первых дней, теперь зовет его? — Скажу, скажу; хотя, видит бог, я стану говорить это коню не с тщеславной мыслью, что животное поймет 300