«Ламбретту» тоже занесло; водитель отчаянно жал на тормоз, и машина завертелась на месте, потом остановилась бампером в сторону дома. За рулем сидел один из работников, который был в выходном костюме и, очевидно, собрался провести вечер в городе. Выбравшись из «альфы» и сжимая в руке «смит-вессон», я краем глаза заметил белое испуганное лицо, и тут он дал газ, и «ламбретта» с ревом понеслась по аллее к дому, мгновенно скрывшись за деревьями.

Я мог бы в два счета убрать его, но он здесь был совершенно ни при чем, и я не стал его трогать – хоть это и означало, что он сейчас поднимет на ноги весь дом, и Берк с Пайетом будут готовы встретить меня. Возможно, все дело было в том, что я хотел, чтобы они узнали. Однако раздумывать было некогда, поскольку парень, охранявший ворота, уже бежал ко мне, всадив на ходу пару пуль в «альфу», так что я бросился в укрытие.

Правое плечо пекло невыносимо – его точно поджаривали на медленном огне, но боль только подстегивала меня, заставляя чувствовать свое тело – живое и сильное. Дождь полил еще пуще, и я скрючился за кустами, присев на корточки и выжидая, как уже не раз выжидал прежде – в других местах, в других зарослях, – прислушиваясь к малейшему шороху или хрусту.

По каким-то непонятным ассоциациям мне вдруг вспомнилась высадка в Лагоне; мы тогда спустились на парашютах и вывезли монахинь из здания осажденной миссии. Время стояло ужасное – начало сезона дождей, и нам всю дорогу приходилось пробираться через густые заросли кустарника. Мне почему-то вспомнилось, что Берк хотел прорваться туда на бронемашинах. Тогда я предложил парашютный прыжок, а он возражал, говоря, что нам не на чем будет оттуда выехать. Но я настаивал, доказывая, что на обратном пути внезапность сыграет нам на руку, и мы прорвемся прежде, чем они сообразят, что мы вообще там были.

Он согласился в конце концов, но на первом же совещании каким-то образом оказалось, что это его идея. Сколько же раз так случалось? Сколько же раз, до этой последней операции в Каммарате?

В течение многих лет это было у меня перед носом, но я ничего не замечал, ослепленный верой в этого человека... Я вдруг ощутил странное облегчение, точно освободился от чего-то, – и бешеная, сумасшедшая ярость захлестнула меня.

Я – СТЕЙСИ ВИАТТ, И НИКТО ИНОЙ.

Мысль эта эхом отдавалась у меня в голове, и тут хрустнула ветка. Итак, события начали разворачиваться. Где-то в ночи послышался окрик, я поднял камень и бросил его в кусты. Мой друг охранник явно не стоил тех денег, что Хоффер платил ему. Он выскочил из зарослей и несколько раз выстрелил туда, куда упал камень.

Я прострелил ему правую руку чуть повыше локтя; он вскрикнул и обернулся, бросив винтовку. Мы стояли под дождем лицом к лицу, и статуя древнегреческой богини у него за спиной смотрела на нас невидящим взглядом. В глазах парня не было страха. Возможно, Хоффер все-таки не зря платил ему.

– Если хочешь жить, говори, – сказал я ему. – Что с синьориной Солаццо?

– Она весь день заперта в своей комнате.

– А Чиччио? Чиччио с ней?

– Он был там. – Парень передернул плечами. – Я не знаю. Я тут совершенно ни при чем. Ее комната с желтой дверью на втором этаже. – Он зажал руку, пытаясь остановить кровь. – Чиччио сказал мне, что вы и француз убиты.

– Он ошибся, не так ли? Где остальные?

– Где-то здесь.

Я кивнул.

– Хоффер мертв. Теперь иди – это не имеет к тебе отношения.

Он скрылся в кустах, и тут щелкнул выстрел. «Калашников», его ни с чем не спутаешь. Пуля отколола кусок от мраморной головы богини. Я припал на одно колено, услышав, как наверху, у меня над головой, кто-то отскочил за балюстраду, ограждавшую сад в мавританском стиле, разбитый на крыше.

Я тихонько окликнул:

– Шон, это я, Стейси. Я сейчас поднимусь.

Ответа не последовало, но прожекторы, освещавшие сад, внезапно погасли. Не знаю, кому пришла в голову эта светлая мысль, но мне это было как раз на руку. Я шагнул в долгожданную темноту, перелез через невысокую стену террасы и вошел в холл через открытое французское окно.

Здесь царил полумрак, которого почти не рассеивал тусклый свет единственной лампы, но мне нельзя было останавливаться – только стремительность могла обеспечить успех.

Я неслышно, словно привидение, поднялся по лестнице, стараясь держаться поближе к стене, пробрался по коридору мимо собственной комнаты и поднялся еще на один пролет.

До меня не доносилось ни звука. Я замер в полумраке у желтой двери и на мгновение задумался. Следующая дверь, выходившая на площадку, была обита кожей и открылась, когда я толкнул ее. Это, похоже, была комната Хоффера, и на другом ее конце раздвижные стеклянные двери выходили на террасу.

Я снова вышел в коридор, прижался к стене и тихо позвал:

– Роза, ты здесь?

– Беги, Стейси! Беги! – раздался ее отчетливый звонкий голос.

Послышался звук удара, и три пули прошили дверь, так что щепки брызнули во все стороны.

Я на цыпочках прошел через комнату Хоффера, прокрался вдоль террасы и заглянул внутрь. Роза в халатике лежала на полу, а у двери стоял Чиччио, спиной ко мне. Он был босиком, в брюках и в майке; в правой руке у него был пистолет.

Роза приподнялась, и Чиччио осторожно приоткрыл дверь. Я шагнул в комнату и выстрелил ему в руку в ту минуту, когда он стал оборачиваться. Он взвизгнул, пистолет упал на площадку и скатился вниз по ступенькам.

Роза плакала, лицо ее было в синяках и плечо тоже – я заметил это, когда халатик соскользнул, обнажив грудь. Она машинально попыталась прикрыться, лицо ее выражало изумление.