Хоффер, наверняка проклиная Берка и, более чем себя самого виня его в этом провале, кивнул.

– Прекрасно. А теперь убирайся! И пеняй на себя, когда окажешься за воротами.

Хоффер повернулся и, нетвердо ступая, направился к высоким французским окнам. Он шел через террасу, когда я схватил его. Я уже замахнулся, но Марко зажал мою руку; дед тоже был тут, подоспев на удивление быстро для человека его возраста.

– Нет, Стейси, не здесь. Здесь, на собрании Совета, он неприкосновенен. Таков закон. Если ты нарушить его, ты тоже умрешь.

– К чертям ваши проклятые законы! – закричал я, и он ударил меня по лицу.

Я отшатнулся, и Хоффер рассмеялся, пронзительно, резко.

– Прекрасно – вот это мне нравится. Именно это получила от меня Роза Солаццо вчера ночью, Виатт, и даже больше. Она хотела предупредить тебя, ты ведь не знал об этом, а? Не знаю, что уж ты там с ней проделывал, но глупой шлюхе это, по-видимому, пришлось по вкусу.

Я пытался добраться до него, но Марко и двое других оттащили меня назад.

– Хочешь знать, что я сделал с ней? – Он опять засмеялся.

– Я отдал ее Чиччио. Он давно уже на нее облизывался. Настоящий самец. Сейчас он, конечно, уже перепробовал с ней все возможные способы и добавил кое-что от себя для забавы.

Он хотел причинить мне боль, и это ему удалось. Я выплеснул на него все известные мне ругательства, и меня удерживали, пока он шел через сад к своему «мерседесу», стоявшему за воротами. Только когда он отъехал, дед приказал отпустить меня. Я повернулся и растолкав всех, бросился в свою комнату.

Я стоял там, в темноте – плечо мое пульсировало болью, нейлоновая рубашка намокла от пота – и думал о Розе. Бедная Роза.

ТАК ЗНАЧИТ ОНА ВСЕ-ТАКИ РЕШИЛА ОТБРОСИТЬ СТРАХ, НО СЛИШКОМ ПОЗДНО.

Я вспомнил, что Хоффер сказал о Чиччио, и мысль об этом потном, сопящем на ней животном добила меня окончательно. Единственным светлым проблеском во всем этом вонючем деле была напрасная попытка этой девушки спасти меня. Я выбежал на террасу и через сад во двор позади дома.

Я мог выбирать из трех машин, стоявших в гараже, но взял красную «альфу» Марко, главным образом потому, что скорости у нее переключались автоматически и мне нетрудно было бы управлять ею одной рукой. То, что он оставил ключи на виду, тоже сыграло свою роль.

Должно быть, они услышали, что я еду, когда я заворачивал за угол, но привратник уже стоял в дверях сторожки и узнал меня, когда я подъехал ближе. Ворота отворились долей секунды позже, слишком поздно для Марко, который бежал по аллее и был еще в десяти ярдах от меня, когда я выжав скорость, послал «альфу» в ночь.

* * *

Милях в трех от Палермо я увидел огни в темноте и несколько машин, перегородивших дорогу. Я затормозил и влился в медленно продвигавшийся поток автомобилей, который полицейский переводил на другую полосу.

В луже бензина, разлившейся по шоссе, вспыхивали язычки пламени, а сзади, врезавшийся в бетонное ограждение, пылал «мерседес».

Поравнявшись с полицейским, я высунулся из окна машины.

– Что с водителем?

– А вы как думаете?

Он махнул мне, чтобы я проезжал, и я опять окунулся в ночь. Так вот каково правосудие мафии. Быстрое и неумолимое... Дед отомстил. Но остальные – мои, остальные – моя «вендетта». Тут уж я никому не позволю себя провести.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В Палермо все еще была Страстная Неделя – я совсем позабыл об этом, – и улицы были запружены народом. Казалось, все веселились и радовались жизни, и, когда хлынул дождь, никто не обратил на это ни малейшего внимания.

Фейерверк начался, когда я свернул на Виа Витторио Эммануэле и поехал к собору. Гигантские красочные цветы распускались в небе, и всюду вокруг меня царила смесь карнавального веселья и набожности, столь характерная для Сицилии.

Машин почти не было – это был вечер гулянья, но продвигался я медленно, поскольку толпа зачастую выплескивалась с тротуаров, запруживая мостовую.

Я снова вспотел, и голова моя, как и прежде, кружилась. Наверно, после снотворного, но, может быть, силы мои были уже на исходе. Как бы там ни было, я чувствовал себя чужаком на этом празднике, посторонним, который заглядывает в щелку.

Все казалось мне каким-то нереальным: хлопки фейерверка, всполохи огней, гул толпы. Позади приближалась процессия кающихся грешников в одеяниях из мешковины; впереди брели трое, пошатываясь под тяжестью креста, и Мадонна плыла над толпой, освещенная горящими факелами.