Он тряхнул головой и на мгновение улыбнулся, словно давая понять, что мне бесполезно заниматься им. Я по-прежнему держал его за плечи; поэтому он ногой отбросил пузырек, который покатился по лестнице и, без сомнения, долетел до нижних ее ступенек, где сидела Китти: я услышал, как она вскрикнула и, вся дрожа, начала подниматься. Чаттертон догадался об этом. Он знаком показал, чтобы я удалил ее, но тут же, стоя, уснул у меня на плече, как пьяный.

Не отпуская его, я перегнулся через перила и ужаснулся настолько сильно, что волосы мои стали дыбом. Вид у меня был настоящего убийцы.

Я увидел, что молодая женщина карабкается по ступенькам, цепляясь за перила, как будто только в руках у нее осталось достаточно силы, чтобы добраться доверху. К счастью, до встречи с Чат-тертоном ей оставалось еще целых два этажа.

Я сделал шаг, порываясь втащить в комнату свою страшную ношу. Чаттертон снова наполовину очнулся: молодой человек был, видимо, на редкость крепок, потому что выпил он шестьдесят гра-нов опия. Итак, он опять наполовину очнулся и — поверите ли? — истратил последнее дыхание на то, чтобы прошептать:

— Сударь... вы... врач... купите мой труп и уплатите за меня долг.

Я сжал его руки в знак согласия. Тогда он сделал еще одно движение. Оно оказалось последним. Преодолев мое сопротивление, он вырвался на площадку, упал на колени, протянул руки к Китти, громко застонал и, рухнув ничком, испустил дух.

Я приподнял ему голову и сказал себе: «Этому уже не поможешь. Возьмемся за другую».

Я успел остановить бедную Китти, но она все видела. Я взял ее за руку и принудил опуститься на ступеньки. Она подчинилась и

сидела теперь как помешанная — сжавшись, но с широко раскрытыми глазами. Она дрожала.

Не знаю, сударь, наделены ли вы умением произносить в подобных случаях нужные фразы; что до меня, я просто молчу, хотя всю жизнь наблюдаю такие вот горестные сцены.

Китти сухими глазами смотрела в пространство, а я вертел в руках пузырек, который она принесла с собой; наконец она искоса глянула на него, словно повторяя про себя слова Джульетты:

«О жадный! Выпил все и не оставил Ни капли милосердной мне...»1.

Так, окаменев, мы сидели друг подле друга: я — в глубоком сокрушении, она — смертельно подавленная. Никто не осмеливался, да и неспособен был произнести хоть слово.

Вдруг снизу донесся громкий, отчетливый и повелительный

голос:

— Come, mistress Bell!32 33

При этом окрике Китти вскочила как подброшенная пружиной: это был голос ее мужа. Гром и тот не разнесся бы оглушительней, молния и та не сотрясла бы ее сильней своим электрическим разрядом. Вся кровь прилила у нее к щекам, она потупилась и на секунду замешкалась, чтобы прийти в себя.

— Come, mistress Bell! — повторил грозный голос.

Первый зов поднял Китти на ноги, второй стронул с места. Выпрямившись, немая, слепая и бесчувственная, как привидение, она медленно и покорно спустилась вниз. Я поддерживал ее, пока она не вошла в лавку, где, потупясь, вновь уселась за прилавок, вынула из кармана небольшого формата Библию, раскрыла ее, начала читать и тут же, прямо в кресле, потеряла сознание.

Муж разворчался, женщины окружили ее, дети расплакались, собаки залаяли.

— А вы? — укоризненно воскликнул Стелло, привставая.

— Я вручил мистеру Беллу три гинеи, каковые он хладнокровно и с удовольствием принял, тщательно пересчитав.

— Вот плата за комнату мистера Чаттертона,— объявил я.— Он скончался.

— О! — удовлетворенно отозвался Белл.

— Тело принадлежит мне. Я за ним пришлю,— добавил я.

— О! — с понимающим видом присовокупил он.

Тело, действительно, принадлежало мне, потому что у этого удивительного Чаттертона хватило присутствия духа оставить на столе записку примерно такого содержания:

«Продаю свое тело доктору...— место для фамилии — при условии, что он уплатит м-ру Беллу мой долг за комнату в течение полугода, составляющий три гинеи. Прошу также м-ра Белла не бранить своих сыновей за то, что они ежедневно приносили мне пирожные, которые только и поддерживали мое существование весь последний месяц».

Здесь доктор забился насколько возможно глубже в свое покойное кресло и устроился так, что привалился к нему спиной и даже плечами.

— Ну вот! — с облегчением и удовольствием вздохнул он, словно закончив свою повесть.