И дйствительно, если посл извстнаго промежутка времени, когда совершенно забывалось первоначальное распредленіе сценъ, мн слзшайно попадался этотъ набросокъ, и я сраззг 43'пствовалъ при каждой сцен грозный приступъ чувствъ и мыслей, которыя вдохновляли меня и, такъ сказать, заставляли работать: это значило, что мой планъ хорошъ и вытекаетъ изъ самыхъ ндръ сюжета. Если же, наоборотъ, я не находилъ въ себ энтз'зіазма, равнаго или большаго, чмъ тотъ, съ которымъ я набрасывалъ свой эскизъ, я мнялъ его или уничтожалъ. Но какъ только планъ былъ мною одобренъ, развитіе подвигалось очень быстро. Я писалъ по актз’’ въ день, иногда больше, и очень рдко меньше, и обычно на шестой день трагедія была готова, хоть и не вполн закончена.

Такимъ образомъ, полагаясь исключительно на судъ собственнаго чувства, я никогда не приводилъ къ концу трагедій, для которыхъ у меня не находилось такого бурнаго энтузіазма, и, во всякомъ случа, не перелагалъ въ стихи. Такова была судьба „Карла І-го“, за котораго я взялся тотчасъ посл „Филиппа", намреваясь изложить его по-французски; на третьемъ акт перваго наброска сердце мое и рзтка настолько охладились, что перо совершенно отказалось продолжать работу.

То же самое произошло съ „Ромео и Джульеттой14; я написалъ ее цликомъ, хотя съ усиліемъ и отвращеніемъ. Спустя нсколько мсяцевъ, когда я захотлъ вернуться къ этому злополз'чному эскизу и сталъ перечитывать его, онъ такъ заморозилъ мн сердце и поднялъ во мн такой гнвъ, что вмсто скучнаго чтенія, я бросилъ рз*-копись въ огонь. Изъ характеристики этого метода, которую мн хотлось дать здсь во всхъ подробностяхъ, вытекаетъ, можетъ быть, одно,—то, что въ общемъ вс мои трагедіи, несмотря на многочисленные недостатки* которые я самъ замчалъ, и т, которыхъ я, быть можетъ, не вижзт, имютъ одно дйствительное, или кажущееся достоинство: въ большинств своемъ он созданы однимъ порывомъ, завязаны однимъ заломъ, такимъ образомъ, что мысли, стиль, дйствіе пятаго акта, находятся въ полной гармоніи со стилемъ и мыслями четвертаго и въ той же послдовательности восходятъ къ первымъ стихамъ перваго акта; чтб, по меньшей мр, поддерживаетъ вниманіе слушателя и внутренній жаръ дйствія.

Когда трагедія находится на такой ступени развитія, что поэту остается только перелить ее въ стихи и отдлить свинецъ отъ золота, ни тревожное состояніе З'ма, сопровождающее работу надъ стихами, ни страстное стремленіе къ изящному, столь трудно осуществимое, не могутъ уже мшать этому вдохновенному подъему, которому необходимо слпо ввряться при замысл и созиданіи произведеній, исполненныхъ ужаса и страсти.

Если т, кто придетъ посл меня, вынесз'тъ приговоръ,.

– что мой методъ привелъ меня къ цли боле удачно, тмъ другіе, это маленькое отстзчіленіе можетъ со временемъ поставить на путь истинный и закрпить силы какого-нибудь новичка въ искзтсств, которымъ я занимаюсь. Если же я впадаю въ ошибкз% дрзггіе восполь-з\’ются моимъ методомъ, чтобы создать лз'чшій.

Возвращаюсь къ нити своего повствованія. Наконецъ, прибыла въ Леричи фелзжа, столь нетерпливо ожидаемая; получивъ свои вещи, я отправился изъ Сарцаны непосредственно въ Пизу, причемъ къ моему поэтическомз’ багажз7 прибавилась еще „Виргинія",—сюжетъ необычайно соотвтствующій моему настроенію. Я далъ себ общаніе не оставаться на этотъ разъ въ Пиз дольше двз’хъ дней; отчасти потому, что надялся извлечь больше изъ пребыванія въ Сіен, гд лз’чше говорятъ и гд меньше иностранцевъ; отчасти потомз’, что въ прошлое пребываніе въ Пиз, годъ назадъ, я почти влюбился въ •одну прекраснзчо двицу изъ знатной семьи, щедро надленную дарами судьбы; родители охотно выдали бы ее на меня замзокъ, если бы я сдлалъ предложеніе. Но годы сдлали меня боле зрлымъ и это было зтже не то время, когда въ Турин я далъ согласіе зятю просить для меня Р3Ж3' молодой двушки, которая къ томзг же и отказала мн. На этотъ разъ я не позволилъ бы просить за меня передъ той, которая, вроятно, не отвергла бы меня, подходила мн по характеру и во всхъ другихъ отношеніяхъ и, вдобавокъ, не мало нравилась мн. Съ той поры минуло восемь лтъ; худо ли, хорошо ли, я объздилъ ПОЧТИ ВСЮ Европзд и любовь къ слав, страсть къ работ, необходимость быть свободнымъ, чтобы сдлаться искреннимъ и безстрашнымъ писателемъ, были тми силами, которыя влекли меня мимо; вмст съ тмъ сердце сурово заявляло, что довольно, слишкомъ довольно и того, что живешь подъ властью тиранніи одинъ, и что ни за какія блага не стоитъ въ этомъ положеніи становиться мз’жемъ и отцомъ.

Итакъ, я перехалъ черезъ Арно и скоро попалъ въ

Сіензг. Я всегда буду благословлять ту минутз', когда прибылъ сюда, такъ какъ здсь я собралъ возл себя крзг– жокъ изъ шести-семи лицъ, одаренныхъ пониманіемъ, критическимъ чутьемъ, вкусомъ и образованностью; трз'дно было разсчитывать на это въ столь маленькомъ город.

Среди всхъ нихъ выдлялся достойный Франческо Гори Ганделлини; я часто упоминалъ о немъ въ различныхъ моихъ писаніяхъ, и сладостная, дорогая память о немъ никогда не исчезнетъ изъ моего сердца. Нкоторое сходство между нашими характерами, одинаковая манера мыслить и чз>-вствовать (гораздо боле замчательная и боле цнная въ немъ, чья жизнь такъ отличалась отъ моей), одинаковая потребность облегчить сердце отъ бремени страстей,—зсе это очень скоро соединило насъ узами живйшей дрз^жбы. Эти узы чистой и святой дружбы составляли и составляютъ для меня, при моей манер мыслить и жить, первйшзчо необходимость.

Но мой з'прямый, замкнутый, тяжелый характеръ длаетъ меня и будетъ длать до конца дней неспособнымъ внз^шать другимъ это чзъство, которомз' я самъ также открываю достзчіъ съ большимъ трудомъ. Отъ этого въ теченіе всей моей жизни 3^ меня было очень мало друзей; но я горжусь тмъ, что вс они были добрыми дрз'зьямн и вс были лучше меня.

Съ своей стороны, я всеі'да искалъ въ дрзгжб взаимныхъ признаній въ человческихъ слабостяхъ, гд дружеское пониманіе и нжность помогли бы мн исправиться, З'лз'чшить то, что достойно порицанія, закрпить противоположное и возвысить то немногое, заслзгживающее похвалъ, что длаетъ человка полезнымъ для другихъ и достойнымъ собственнаго з'важенія.

Такова, напримръ, была моя слабость—желаніе сдлаться писателемъ. И здсь благородные и любящіе совты Ганделлини были мн великой опорой и сильно меня подбодрили. Живйшее желаніе быть достойнымъ уваженія этого рдкаго человка прибавило сраззг какъ бы новую пружину моему духу и такъ оживило мои умствен-

ныя способности что я чувствовалъ, что не могу найти себ мста, пока не создамъ произведенія, которое было бы или казалось бы мн достойнымъ его. Я только тогда наслаждался вполн проявленіемъ своихъ умственныхъ и творческихъ способностей, когда мое сердце было переполнено, и когда духъ мой чувствовалъ опору и поддержку въ дорогомъ мн существ. Когда же этой опоры не хватало и я оставался, такъ сказать, одинъ во всемъ мір н смотрлъ на себя, какъ на ненужное никому, никмъ не любимое созданіе, я впадалъ въ такую меланхолію, разочарованіе и отвращеніе ко всему, и эти приступы такъ часто возобновлялись, что я приводилъ цлые дни и недли безъ всякаго желанія и возможности взяться за книгз' или за перо.

Чтобы заслужить одобреніе столь уважаемаго лица, какимъ былъ для меня Гори, я работалъ этимъ лтомъ съ большимъ жаромъ, чмъ когда бы то ни было. Имъ же была внушена мн идея обработать для театра „Заговоръ Пацци". Событіе это было мн совершенно неизвстно, и онъ посовтовалъ мн прочесть о немъ зг Маккіа-велли, предпочтительно передъ всякими другими историками. И по странному совпаденію, произведенія этого божественнаго писателя, которому вскор суждено было стать предметомъ моихъ восторговъ, снова попали мн въ руки благодаря новомзг другу, во многомъ напоминавшемз' столь любимаго мною д’Акуна, но боле свдущаго ц ученаго, чмъ былъ тотъ.