Я попытался (не знаю насколько удачно) ввести въ вольный стихъ моихъ діалоговъ постоянное разнообразіе гармоніи, чтобы каждая строфа отличалась отъ преды-дЗтщей и послдующей, и также, насколько это позволялъ духъ языка, пытался прибгнуть къ тмъ цезурамъ и перестановкамъ, которыя столь сильно и благотворно отличаютъ поэзію Виргилія отъ поэзіи Лзжана, Овидія и другихъ. Разницу между ними трудно выразить словами, но ее всегда чз'вствз'ютъ люди, близко стоящіе къ искз'сству. Я, въ самомъ дл, очень нзгждался въ развитіи формы, которая бы сдлала своеобразнымъ мой трагическій стихъ и дала бы емз' возможность стать на ноги исключительно силою структз’ры. Въ этомъ род композиціи нельзя помогать стиху нагроможденіемъ періодовъ, образовъ, нельзя длать обильныя перестановки, зчютреблять странные и изысканные эпитеты. Простыя и торжественныя слова должны составлять содержаніе стиха, придавая діалогу правдоподобіе и естественность. Вс эти мысли, быть можетъ, очень дурно здсь выраженныя, продолжали жить у меня въ голов, постепенно уясняясь, пока не вылились изъ-подъ моего пера въ Париж, во время второго изданія моихъ сочиненій. Если благодаря чтенію, пониманію,

анализу красотъ Данте и Петрарки я научился легко и со вкусомъ рифмовать, то искусству владть блыми стихами трагедіи (достигъ ли я его вполн или только показалъ его возможности) я обязанъ лишь Виргилію, Чезаротти и самому себ. Однако, раньше, чмъ я окончательно не уяснилъ себ этого желаннаго стиля, мн пршлось много путаться, идти ощупью, и избгая вялаго и пошлаго, впадать въ тяжеловсность и темноты. Объ этомъ, впрочемъ, я говорилъ подробно, когда описывалъ свою манеру писать.

Въ слдующій 1780 годъ я написалъ въ стихахъ .Марію Стюартъ', въ проз „Октавію" и „Тимолеона". Изъ этихъ двухъ послднихъ произведеній одно было плодомъ чтенія Плутарха, къ которому я вернулся, дрз'гое же являлось истиннымъ дтищемъ Тацита, котораго я съ З'влеченіемъ читалъ и перечитывалъ. Кром того, я въ третій разъ снова передлалъ и сократилъ „Филиппа". Но эта трагедія сохранила боле другихъ признаки своего темнаго происхожденія въ неясности 43'жой формы. Я продолжалъ „Розамунду" и „Октавію", которую мн пришлось къ концу года оставить изъ-за мз'чившаго меня сердечнаго недуга.

Глава VIII.

БЛАГОДАРЯ СЛУЧАЮ, Я ВНОВЬ ВИЖУ НЕАПОЛЬ И РИМЪ, ВЪ КОТОРОМЪ И ПОСЕЛЯЮСЬ.

Моя Дама, какъ я уже много разъ говорилъ, жила въ постоянной тревог. Ея семейныя горести только увеличились со временемъ, и постоянныя преслдованія мз'жа, наконецъ, привели къ ужасной сцен въ ночь св. Андрея, когда она вынуждена была искать защиты отъ его варварства, чтобы оградить свою жизнь и здоровье. И вотъ мн пришлось вновь (что совершенно не въ моемъ характер) всми средствами добиваться содйствія вла-

стей во Флоренціи, чтобы помочь этой несчастной жертв избавиться отъ варварскаго и недостойнаго гнета. Хотя я и сознаю, что старался тутъ боле для другихъ, нежели для себя; хотя и сознаю, что совтовалъ возлюбленной крайнія мры лишь когда ея злоключенія достигли крайнихъ предловъ (ибо таково мое правило какъ въ чужихъ длахъ, такъ и въ своихъ); хотя я сознаю, наконецъ, что иначе невозможно было постзгпить,— все же я никогда не З'нижсь до отвта на глупыя и злостныя обвиненія, которыми меня чернятъ съ тхъ поръ. Достаточно, если я скажу, что спасъ мою Даму отъ тиранніи неразз'мнаго и вчно пьянаго властелина, ничмъ при этомъ не задвъ ея чести и не оскорбивъ общественнаго мннія. Всякій, кто только близко наблюдалъ или даже просто слышалъ отъ другихъ подробности ужаснаго плна, въ которомъ она часъ отъ часу угасала, пойметъ, какія надо было преодолть трзщности, чтобы довести все до конца и добиться того, чего мн удалось достигнуть.

Сначала она поступила въ монастырь во Флоренціи, куда отправилась въ сопровожденіи мзока подъ предлогомъ осмотра мстности. Тамъ емзг пришлось, несмотря на все его неудовольствіе, оставить ее, потому что таково было распоряженіе правительства. Она пробыла тамъ нсколько дней, посл чего ея пуринъ, жившій въ Рим, пригласилъ ее къ себ. Тамъ она вновь зщалилась въ монастырь. Причины ея разрыва съ мз'жемъ были такъ очевидны и такъ многочисленны, что вс единогласно одобрили ее.

Ояа захала въ Римъ въ конц декабря, и я остался во Флоренціи одинъ, какъ слпецъ, покинутый въ пз– – стын, съ сознаніемъ неполноты жизни, неспособный къ занятіямъ, къ мышленію, равнодушный къ нкогда столь пылко любимой слав и къ самомзт себ. Отсюда ясно, что если въ этомъ дл я работалъ для ея наибольшаго блага, для себя я не сдлалъ ничего, ибо не могло быть для меня большаго несчастія, чмъ не видть ее. Я не могъ, не оскорбляя приличій, немедленно послдовать за

нею въ Римъ; еще мене могъ я оставаться во Флоренціи, однако, я пробылъ тамъ до конца января 1781 года; но недли были для меня годами, и я не могъ больше ни работать, ни читать. Наконецъ, я ршилъ отправиться въ Неаполь; и всякій догадается, что выбралъ я Неаполь потому, что дорога Т}тда шла черезъ Римъ.

Прошло уже больше года, какъ разсялся туманъ второго приступа скз'пости, о которомъ я говорилъ. Я помстилъ въ два пріема боле ібо.ооо франковъ во французскую пожизненную рентзт, что длало меня независимымъ отъ Пьемонта. Я вернулся къ разз'мному расходованію денегъ, вновь купилъ лошадей, но только четырехъ, что было совершенно достаточно для поэта. Дорогой аббатъ Калз^зо з'же съ полгода какъ вернзшся въ Туринъ; вотъ почему, за неимніемъ дрзтга, которому могъ бы доврить свою печаль, находясь въ разлук со своей Дамой, чзчзствуя, что слабю, я отправился въ первыхъ числахъ февраля верхомъ въ Сіенз', чтобы обнять мимоздомъ дрзта моего Гори и облегчить съ нимъ душу. Затмъ я продолжалъ пзтть къ Риму, одно приближеніе къ которому заставляло уже биться мое сердце; такъ разно смотрятъ на міръ влюбленный и тотъ, кто не любитъ. Эта пустынная, нездоровая область, три года назадъ казавшаяся мн тмъ, что она и есть на самомъ дл, представлялась теперь моимъ взорамъ самой восхитительной мстностью въ мір.

Я пріхалъ, я увидлъ ее (о, Боже, при одномъ воспоминаніи объ этомъ сердце мое готово разорваться); она была узницей за ршеткой, несомннно, меньше притсняемой, чмъ во Флоренціи, но хоть и по другимъ причинамъ, такой же несчастной. Разв не были мы и теперь разлучены, и кто зналъ, когда это для насъ кончится. Но въ слезахъ моихъ для меня было утшеніемъ думать, что, по крайней мр, здоровье ея мало по малу возстановляется; дзгмать, что она можетъ дышать боле свободнымъ воздухомъ, спать спокойнымъ сномъ, не трепетать безпрерывно передъ ненавистной тнью пьянаго мужа, что она можетъ, наконецъ, жить. Эта мысль длала для меня

мене жестокими и мене долгими ужасные дни разлуки, съ которою, однако, нужно было примириться.

Я оставался въ Рим очень короткое время; и здсь любовь заставила меня пуститься на цлый рядъ низостей и хитростей, на которыя я, конечно, не ршился бы для того, чтобы получить царства всего міра; низостей которыхъ позже я ожесточенно сталъ избгать (у порога храма славы, еще не смя надяться, что входъ для меня не загражденъ, я не сталъ кадить и льстить тмъ, кто были или считали себя привратниками храма). Я унизился до того, что длалъ визиты ея шуринз% заискивалъ передъ нимъ, такъ какъ отъ него одного зависла отнын ея полная свобода, сладостный призракъ которой манилъ нашу любовь. Я не стану много распространяться объ этихъ двухъ братьяхъ, которые въ то время были хорошо извстны всму свту; время поі'ребло и того и другого въ общемъ забвеніи и не мн воскрешать ихъ; я не могъ бы сказать о нихъ ничего хорошаго, а говорить дурное не хочу. Но изъ того, что я могъ сломить передъ ними свою гордость, пусть сдлаютъ выводъ о безмрности моей любви.