И дйствительно, хотя для принятія и взращенія такого посва почва и не была еще достаточно подготовлена, я прочелъ безъ всякаго порядка въ теченіе іюля довольно много отрывковъ изъ Маккіавелли, кром описанія заговора. Посл этого я не только создалъ планъ своей трагедіи, но захваченный этой манерой изложенія, столь оригинальной и столь заманчивой, я долженъ былъ забросить на нсколько дней вс остальныя занятія, и точно вдохновленный этимъ возвышеннымъ геніемъ, однимъ духомъ написалъ дв книги „Тиранніи“ въ такомъ или

въ приблизительно такомъ вид, какими я позже выпз'-стилъ ихъ въ свтъ.

Это было изліяніе переполненной души, израненной съ дтства стрлами ненавистнаго гнета, тяготющаго надъ всмъ міромъ.

Если бы я взялся за этотъ сюжетъ въ боле зрломъ возраст, безъ сомннія, я иначе бы обработалъ его и призвалъ бы на помощь исторію. Но когда я отдавалъ книгу въ печать, мн не хотлось холодомъ прожитыхъ лтъ и педантизмомъ познаній ослаблять огонь молодости и честнаго, великодушнаго негодованія, которыми, какъ мн казалось, сверкала здсь каждая страница, не теряя отъ этого извстной правильности и убдительности сужденій. И если я нахожу въ ней ошибки или декламацію—это всегда результатъ неопытности, а не проявленіе дзтрной души. Поэтому, я ничего не измнялъ въ ней. Въ книг нтъ ничего закулиснаго, ничто въ ней не продиктовано мотивомъ личнаго мщенія. Быть можетъ, она не чужда заблужденій чзъства и преувеличеній страсти. Но можетъ ли быть преувеличеннымъ взрывъ страсти, когда дло идетъ объ истин и справедливости, и въ особенности о томъ, чтобы заразить этою страстью другихъ; я сказалъ лишь то, что дйствительно чзъствовалъ и скоре уменьшилъ, чмъ преувеличилъ.

Не являлись ли въ кипз7чей страстности этого возраста мысль и разсужденіе лишь манерой чисто и возвышенно чувствовать?

Глава V.

НОВАЯ ЛЮБОВЬ, НАКОНЕЦЪ, ПРИКОВЫВАЕТЪ

МЕНЯ НАВСЕГДА КЪ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЪ.

Облегчивъ душу, истерзанную ненавистью къ тиран-ніи,—ненавистью, которая зажглась во мн отъ рожденія и съ каждымъ днемъ возгоралась сильне,—я сталъ снова 43'в-ствовать тяготніе къ драматическому творчеству. Книжонку же свою я прочелъ другу и очень ограниченно м3' числу лицъ, посл чего запечаталъ ее, отложивъ въ сторонз', и надолго пересталъ о ней думать. Вернз'вшись къ котурнамъ, я въ чрезвычайно короткое время, почти въ одинъ присетъ, написалъ въ проз „Агамемнона", „Ореста" и „Виргинію". Относительно „Ореста" у меня возникло сомнніе, когда я сталъ писать его; однако, это сомнніе было не особенно значительно и не стоило останавливаться на немъ; поэтомз' мой другъ безъ трз'да устранилъ его нсколькими словами. Я задз'малъ этз' трагедію въ Пиз за годъ передъ тмъ; увлекся ея сюжетомъ, когда читалъ очень слабаго „Агамемнона" Сенеки. Наступившая зима застала меня з'же въ Тз'рин; однажды, когда я перебиралъ книги въ своей библіотек, я раскрылъ случайно томъ сочиненій Вольтера, и первыя слова, попавшіяся мн на глаза, были: „Орестъ, трагедія". Я тотчасъ захлопнз'лъ книгу, огорченный тмъ, что у меня нашелся соперникъ среди новйшихъ писателей. До сихъ поръ я не зналъ, что у Вольтера была такая трагедія. Я спросилъ кое зг кого и узналъ, что „Орестъ" принадлежитъ къ числу лз'чшихъ драматическихъ сочиненій этого автора. Это страннымъ образомъ охладило во мн желаніе выполнить свой планъ относительно „Ореста".

Очз'тившись, какъ я уже говорилъ, въ Сіен, и закончивши въ проз „Агамемнона", причемъ я ни разу не заглянулъ въ одноименнзчо трагедію Сенеки, чтобы не стать невольнымъ плагіаторомъ, я почзтвствовалъ, что настала очередь „Ореста". Я обратился за совтомъ къ моему другу и, подлившись съ нимъ своими сомнніями, попросилъ его одолжить мн Вольтера, такъ какъ мн хотлось ознакомиться съ его трагедіей и ршить, стоитъ ли браться за тотъ же сюжетъ. Гори отказался дать мн французскаго „Ореста", сказавъ: „Напишите своего „Ореста," не читая вольтеровскаго, и если вы дйствительно созданы для трагедіи, ваше произведеніе будетъ лз'чше или хуже, или равноцнно тому „Орестз^", но, по крайней мр, оно будетъ вполн вашимъ". Я такъ и сдлалъ. Съ тхъ поръ это мз'дрое и благородное правило стало для меня системой. Съ той поры всякій разъ, какъ я замышлялъ разработать сюжеты, з'же использованные дрзг– гими современными авторами, я избгалъ читать ихъ произведенія, пока мое не было набросано прозой и облечено въ стихи. Если же случалось видть такое произведеніе въ театр, я старался тотчасъ же забыть его, а когда оно невольно приходило на память, пытался, насколько возможно, длать все наоборотъ. Такъ я пріобрлъ, мн кажется, собственною физіономію и собственные пріемы драматическаго творчества, если и не вполн совершенные, зато вполн мои.

Такимъ образомъ, это почти пятимсячное пребываніе въ Сіен цлительно подйствовало на мой духъ и разумъ. Кром работы надъ произведеніями, которыя я назвалъ, я съ настойчивостью и успхомъ продолжалъ изученіе римскихъ классиковъ, изъ которыхъ Ювеналъ такъ глз^боко поразилъ меня, что я впослдствіи постоянно перечитывалъ его съ тмъ же увлеченіемъ, какъ и Горація. Наступила зима, которая очень непріятна въ Сіен, и такъ какъ я еще не излечился отъ юношеской тоски по новымъ мстамъ, то въ октябр ршилъ перехать во Флоренцію, не будучи увренъ, проведз' ли тамъ зиму, или вернусь въ Туринъ. Но едва я усплъ поселиться во Флоренціи, устроившись только на мсяцъ, какъ неожиданное обстоятельство прикрпило меня къ этомз' городзг и заставило пробыть въ немъ цлые годы. Это обстоятельство счастливымъ образомъ побудило меня навсегда отказаться отъ родного города; тогда-то, нако-

нецъ, я обрлъ среди золотыхъ цпей, которыя незамтно опутали меня здсь и ласково приковали, ту свободу литературнаго творчества, безъ которой я не создалъ бы ничего хорошаго, если и признать, что я кое-что создалъ.

Предшествующимъ лтомъ, которое я провелъ, какъ уже говорилъ, цликомъ во Флоренціи, мн приходилось, не ища вовсе этихъ встрчъ, часто видть одну необыкновенно красивую и чрезвычайно привлекательную даму. Такъ какъ она была иностранка и изъ высшаго общества, невозможно было, увидвъ ее, не обратить на нее вниманія; притомъ добавлю—обративъ вниманіе не почувствовать ея неотразимаго очарованія. Почти вся мстная знать и вс родовитые иностранцы бывали въ ея дом; но такъ какъ я былъ погруженъ въ свои занятія и въ свою меланхолію, къ тому же обладалъ дикимъ и лричл'дливымъ нравомъ и упорно избгалъ тхъ женщинъ, которыя казались мн самыми прекрасными и привлекательными, то я и не захотлъ въ первое свое пребываніе во Флоренціи быть введеннымъ въ ея домъ. Однако, случалось встрчать ее очень часто въ театр и на прогулкахъ. Отъ этихъ встрчъ у меня въ глазахъ и на сердц сладко запечатллся ея образъ; черные глаза, горвшіе тихимъ огнемъ, въ соединеніи (рдкое сочетаніе!) съ очень блой кожей и совершенно свтлыми волосами придавало ея красот печать торжественности, которая не могла оставить равнодушнымъ того, кто видлъ ее, и отъ созерцанія которой жаль было оторваться.

Ей было двадцать пять лтъ; она обладала большой любовью и прекраснымъ вкусомъ къ литератзф и искусству; у ней былъ золотой нравъ, и, несмотря на это, ея семейныя обстоятельства были тяжелы и печальны и не давали того счастья и довольства, которыхъ она за-сл}'живала. Слишкомъ много было въ ней обаянія, чтобы я прошелъ мимо.

Но очутившись осенью вновь во Флоренціи, подъ вліяніемъ одного изъ друзей, который настойчиво побуждалъ меня представиться ей, я, считая себя достаточно крп-

кимъ, отважился пренебречь опасностью. Очень скоро я почувствовалъ себя въ плну, почти не замтивъ, какъ это случилось. Однако, колеблясь еще между ршающимъ „да“ и „нтъ* этого пламени, внезапно мной обуявшаго, я въ декабр на почтовыхъ умчался въ Римъ. Это было безумное и з'томительнее путешествіе, не давшее никакихъ результатовъ, если не считать сонета о Рим, который я однажды ночью написалъ въ жалкой гостиниц въ Баккано, гд мн не удавалось сомкн}ПЪ глазъ. Похать, побыть въ Рим и вернз'ться,—все это заняло двнадцать дней. По дорог туда, какъ и на обратномъ пз'ти, я прозжалъ черезъ Сіену. Тамъ я повидался съ Гори, который не освободилъ меня отъ новыхъ цпей, уже боле чмъ на половинз' меня сковавшихъ. Возвращеніе во Флоренцію заключило меня въ нихъ навсегда. Приближеніе этой четвертой и послдней сердечной горячки, къ счастью, проявилось совсмъ иными симптомами, чмъ припадки трехъ предыдущихъ. Т были безразсудны. Разсзтдокъ и сердце въ моей новой любви создавали противовсъ другъ другу и образовали невыразимое сочетаніе, въ которомъ было, пожалз'й, меньше пылу и стремительностію, но за то они придавали чувству больше углз'бленности, длали его боле дз^шевнымъ и прочнымъ. Таковъ былъ огонь, который съ той поры бросалъ свой отблескъ на вс мои привязанности и мыс ли, и который можетъ исчезнуть лишь вмст съ моей жизнью. Я понялъ, наконецъ, посл двухъ мсяцевъ томленія, что нашелъ въ ней свою истиннзчо избранницз^ ибо не встртилъ, какъ въ дрзтнхъ женщинахъ, препятствій для своей литератзфной славы, и любовь, которзто она выразила мн, не отвращала меня отъ работы и не разсивала моихъ мыслей; наоборотъ, я въ ней чзтвствовалъ побзг– жденіе и примръ для всего, что было моимъ благомъ. Я сз7млъ понять и оцнить это рдкое сокровище и съ того времени съ беззавтной страстностью отдался ей. И я не ошибся, потому что спустя цлыхъ двнадцать лтъ, въ день, когда я повряю 63'маг эти безз’мства,

уже вошедшія, увы! въ печальную полосу разочарованій,, я все боле воспламеняюсь любовью къ ней по мр того, какъ течетъ время, разрушая въ ней то, что не есть она сама,—хрупкія прелести смертной красоты. Каждый день сердце мое возвышается, смягчается, облагораживается благодаря ей, и я ршаюсь сказать, ршаюсь врить, что она чувствуетъ то же по отношенію ко мн, и что сердце ея, находя опору въ моемъ, черпаетъ въ немъ новыя силы.

Глава VI.

Я ПЕРЕДАЮ ВСЕ СВОЕ ИМУЩЕСТВО СЕСТР.

НОВЫЙ ПРИСТУПЪ СКУПОСТИ.