Я радостно принялся за работу съ просвтленнымъ и утоленнымъ сердцемъ, какъ человкъ, нашедшій, наконецъ, свою цль и опору. Про себя я твердо ршилъ не покидать Флоренціи, по крайней мр, до тхъ поръ, пока моя любовь бзщетъ жить здсь.

Насталъ моментъ для выполненія плана, который давно з'же созрвалъ въ моей голов, и осз’іцествленіе котораго сдлалось для меня безусловной необходимостью въ тотъ день, когда я съ такой врностью отдалъ свое сердце столь достойному суіцествз?.

і778.

Я всегда ощущалъ, какъ нчто превышающее мои силы, тяжесть и докз^чность цпей своего рабскаго положенія на родин, и среди нихъ въ особенности незавиднзгю привиллегію знатныхъ феодаловъ—обязанность испрашивать у короля разршеніе для того, чтобы покинз^ть королевство даже на самое короткое время; разршеніе это министръ нердко выдавалъ съ нкоторыми затрз'дне-ніями, нелюбезно и всегда чмъ-нибущь ограничивалъ.

Мн приходилось уже раза четыре или пять обращаться къ нему съ этого рода просьбами, и хотя каждый разъ мн разршали, я находилъ несправедливость!© самую необходимость разршеній (ея не существовало ни для младшихъ членовъ аристократическихъ семей, ни для горожанъ, къ какому бы классу они не относились, за исключеніемъ состоявшихъ на служб); такимъ образомъ, всякій разъ я подчинялся съ отвращеніемъ, все возраставшимъ по мр того, какъ отрастала моя борода. Каплей, переполнившей мое терпніе въ этомъ дл, была послдняя нелюбезность министра, о которой я уже упоминалъ. Кром того, мои писанія день ото дня становились многочисленне: эта „ Виргиніяч, которую я написалъ прозой въ томъ дух свободы и съ такой силой, какъ того требуетъ сюжетъ; моя книга „О тиранніи11,. написанная такъ, какъ если бы я родился и выросъ въ стран справедливости и настоящей свободы; удовольствіе и живое одушевленіе, которое я находилъ въ чтеніи Маккіавелли, Тацита и немногихъ другихъ писателей, возвышенныхъ и свободныхъ; размышленія, приведшія къ тому, что я далъ себ ясный отчетъ въ своемъ положеніи—въ невозможности оставаться въ Турин, если желаешь печататься, и въ невозможности печататься, если желаешь оставаться въ Турин; глубокое убжденіе, что меня ждутъ тысячи опасностей и препятствій, если я будзг печататься вн Турина, оставаясь подвластнымъ законамъ своего отечества, которые я приведу ниже; прибавьте къ этимъ соображеніямъ, достаточно важнымъ и яснымъ для всхъ, еще страсть, которая совсмъ по новомзг, къ моему величайшему счастью, овладла мною. Всего этого, кажется, достаточно, чтобы приступить съ з'порствомъ и жаромъ къ важномз' длу, задуманномз' мной— къ освобожденію себя отъ пьемонтскаго подданства, насколько это возможно, и разрыву навки, во что бы то ни стало, съ гнздомъ, гд я родился.

Мн представлялось нсколько способовъ для достиженія этой цли. Я имлъ возможность изъ года въ годъ

возобновлять полученное разршеніе, и это было бы, ножа лз?й, самымъ благоразумныйъ исходомъ, но онъ былъ нсколько сомнителенъ, и я не могъ вполн положиться на него, такъ какъ при немъ я продолжалъ бы оставаться въ зависимости отъ чужой воли. Открывалась еще возможность прибгнз^ть къ изворотамъ и хитрости, расплатиться съ долгами, тайкомъ распродать свое имущество или реализировать его какимъ-нибз’дь другимъ образомъ, чтобы исторгнз’ть его изъ благородной тюрьмы. Но все это недостаточныя средства, при томъ не вполн надежныя; они не приходились мн по душ, можетъ быть, и потому еще, что не являлись крайними. Склонный по ха-рактерз' своему ожидать всегда худшаго, я стремился совершенно и сразу покончить съ этимъ дломъ, къ которому такъ или иначе пришлось бы возвратиться, или отказаться отъ славы искренняго и независимаго писателя. Необходимо было выяснить положеніе вещей и установить, могу ли я спасти хоть что-нибудь изъ имзгщества съ тмъ, чтобы немедленно ухать и начать печататься за предлами отечества; я взялся горячо за дло. И провелъ его хорошо, несмотря на свою молодость и страстность. Дйствительно, если бы при деспотическомъ образ правленія, подъ эгидой котораго я имлъ несчастіе родиться, я началъ бы печатать заграницей хотя бы невиннйшія произведенія, дло могло принять сомнительный оборотъ, и мои средства къ сзчцествованію, слава и самая свобода всецло оставались бы въ зависимости отъ неограниченной власти того, кто, несомннно, былъ бы уязвленъ моей манерой мыслить, писать и дйствовать съ благороднымъ презрніемъ свободнаго человка, и не сталъ бы, конечно, способствовать моимъ планамъ освобожденія отъ его владычества.

Въ Пьемонт сз'ществовалъ въ то время законъ, гласившій: „Беззюловно воспрещается кому бы то ни было печатать книги и всякія другія изданія вн предловъ нашего государства безъ разршенія цензуры, подъ зшро-зой штрафа въ шестьдесятъ скзщи или дрзтгого, еще бо-

ле тяжкаго наказанія, вплоть до тлеснаго, если обстоятельства будутъ того настоятельно требовать для общаго назиданія11.

Къ это-мз' закону присоединяется слдующій: „Подданные нашего государства не должны отлучаться безъ нашего письменнаго разршенія".

Легко заключить, что я не могъ сдлаться писателемъ, продолжая оставаться подданнымъ. И я предпочелъ стать писателемъ. Относясь съ глубокой ненавистью ко всякимъ золовкамъ и промедленіямъ, я избралъ еамз^ю простую и краткую дорогу—при жизни отдать всю недвижимость, какъ свободнзчо, такъ и феодальную, что составляло дв трети моего имущества, моей законной наслдниц—сестр Джуліи, вышедшей замзгжъ, какъ я зоке говорилъ, за графа Кз^міана. Я сдлалъ это въ самой торжественной, беззжоризненно правильной форм, оставивъ за собой право на полученіе годовой пенсіи въ четырнадцать тысячъ пьемонтскихъ лиръ, равняющихся приблизительно 1400 флорентійскимъ цехинамъ, что составляло въ то время около половины всхъ моихъ доходовъ. Этого мн казалось вполн достаточнымъ, и другую половину я не считалъ слишкомъ дорогой платой за независимость моихъ мнній и за свободу моего пера и выбора мстожительства.

Но эта отдача имзщщства и выполненіе всей процедуры явилось для меня источникомъ сочнйшихъ непріятностей изъ-за разныхъ формальностей закона; он надолго затянзчш дло, ведшееся на разстояніи, письменной волокитой. Требовалось, кром всего прочаго, обычное разршеніе короля, ибо въ этой богоспасаемой стран нтъ такого частнаго дла, кзтда бы не вмшивался король. Надлежало, чтобы мзокъ моей сестры, дйствовавшій за нее и за меня, ползшилъ отъ короля позволеніе принять мой даръ и полномочія выплачивать мн установленную ежегоднз^ю сумму, гд бы я ни захотлъ поселиться. Для самыхъ близорукихъ глазъ было достаточно ясно, что главнымъ мотивомъ этого дара было мое ршеніе поки-нуть странзг.

Отсюда вытекала необходимость заручиться разршеніемъ правительства, которое по своему капризу всегда могло бы воспротивиться тому, чтобы пенсія уплачивалась мн во время пребыванія моего заграницей.

Къ великому моему счастью король, имвшій понятіе о моемъ образ мыслей (самъ я давалъ не мало поводовъ замтить это), возымлъ большее желаніе отпустить меня, чмъ удерживать у себя.

Онъ сразу согласился на мое раззореніе и мы разстались очень довольные другъ другомъ: онъ тмъ, что потерялъ меня, я—тмъ, что нашелъ себя.

Но я нахожу нужнымъ упомянуть здсь объ одномъ очень странномъ обстоятельств, на утшеніе моимъ врагамъ и чтобы дать возможность з'лыбнз’ться надо мной тмъ, кто, разобравшись въ себ, найдетъ себя боле раззгм-нымъ и мене ребенкомъ, чмъ былъ я. По этому об-стоятельствз7, которое существовало на ряду съ проявленіемъ моей нравственной силы, умющій наблюдать и размышлять, безъ сомннія, можетъ придти къ выводу, что нердко въ человк и, во всякомъ случа, во мн карликъ уживается съ гигантомъ. Но какъ бы то ни было, когда я писалъ „Виргинію" и книгзг „О тиранніи", въ то время, когда я столь мужественно измнилъ жизнь и разбилъ цпи, приковавшія меня къ Пьемонтзг, я продолжалъ носить мундиръ сардинскаго короля, хотя не имлъ никакого отношенія къ его королевству, и з^же четыре года какъ покинз'лъ военную служб}’. И что скажетъ мудрецы, когда я чистосердечно исповдзчось передъ ними въ томъ. что заставило меня его носить. Мн казалось, что въ. этомъ костюм з' меня боле интересный, боле молодцеватый видъ.