Как и коменданту порта, я решил «представиться» не по-воински, чтобы не умалить достоинства офицера Белой армии.

Войдя в гостиную, неожиданно вижу полковника Забей-Ворота, последнего Атамана нашего Кавказского отдела.

— Что Вы здесь делаете, Иван Иванович? — спрашиваю.

— Да черт его знает, вызвали меня сюда, и я вот уже полчаса сижу и жду, — отвечает он.

В это время вошел в приемную комнату из противоположных дверей высокий, стройный военный. На нем офицерская гимнастерка, темно-синие бриджи, отличные сапоги дорогой кожи. Вид корнета-ка-валериста, но только без погон. Он, конечно, и был офицер.

Увидев новое лицо и спросив, кто я, вежливо просил подождать, вернулся через свою дверь, немедленно вновь появился и просил меня войти к «начдиву».

Я вошел и в небольшом кабинете сразу же «натолкнулся» на сидящую за маленьким письменным столом с зеленым сукном очень высокую, длинную фигуру человека с бритой головой, усами и бородой. Он был совершенно «белый», даже и брови. Длинные ноги скрестились под столом, словно им там не хватало места. Лицо злое, неприятное. Он быстро метнул на меня глазами и тут же опустил их, склонился к столу на правый локоть, ладонью прикрыл глаза и стал недвижим.

— Начальник 2-й Кубанской казачьей дивизии, полковник Елисеев, — произношу только эти слова и рассматриваю его.

Он остался абсолютно недвижим, словно замер, но от меня не скрылось, что через пальцы он рассматривал посетителя. Что таилось в душе «этого мне незнакомца» — не знаю. Может быть, он думал, что вот «мы офицеры одной Императорской армии, но революция, события заставили нас быть в разных лагерях».

Я стою и молчу. Молчит и он. И тянущиеся секунды казались для меня и долгими, и неприятными. Не меняя своей недвижимости, не задав ни одного вопроса и не взглянув на меня, он тихо произнес:

— Хорошо, идите.

Сделав левой ногой шаг назад, повернувшись по-штатски направо умышленно, я вышел из кабинета начальника 34-й красной пехотной дивизии.

Действие казачьей песни

Поток казаков вливался в Сочи. Вернувшись к своим старшим офицерам, вижу офицеров Екатеринодарской бригады. Среди них старый друг по Оренбургскому училищу, есаул Яков Васюков260. Он временный командир 1-го Екатеринодарского полка. Окончил училище младшим портупей-юнкером в 1912 году и вышел хорунжим в 1-й Линейный полк. Милый, добрый человек по натуре. Отличный строевик. Имел густой баритон и в училищной церкви читал Евангелие. Во время войны окончил ускоренные курсы Академии Генерального штаба в Петрограде.

Тихо, незаметно подошел еще кто-то. В маленькой черной каракулевой папахе чуть набок, в кителе, в бриджах, со стеком в руках. На кителе нашиты четыре Георгиевские ленточки, что означало — он награжден четырьмя Георгиевскими крестами. Сказали мне, что это полковник Евсюков261 из выдающихся сверхсрочных подхорунжих 1-го Линейного полка. Он привел в Сочи Линейную бригаду казаков.

Нам голодно. Мы «табором» густо сидим, полулежим на земле, прижавшись друг к друту у самого здания штаба коменданта порта. К вечеру похолодало. От безделья нам скучно.

— Давайте тихо запоем что-нибудь, — говорит Ваня Храмов, обращаясь к соседям.

У всех душа не для пения. Все молчат. Но он тихо, по-полковому затянул:

Зибралыся вси бурлакы...

Печально, тихо, словно боясь кого-то, некоторые офицеры вступили:

Тут нам любо, тут нам мыло,

В журби заспиваты (в журби — в грусти, в томлении).

Зачинщик Храмов, подбодренный, уже более громко продолжает:

Грай бо котрый на сопилкы,

Сумно так сидиты (сумно — скучно).

И уже большинство подхватили:

Шо диетця тэпэрь в свити...

И некоторые поющие кивком показали в сторону Крыма, а за этим уже более громко продолжили затяжно:

И чии-ж мы диты...

Эта бурлацко-казачья песня Украины так остро затрагивала наши души, что в нее вступили и остальные офицеры, числом свыше 50 человек.

Брат Андрей, не сдержавшись от переживаемых чувств, громко затянул своим баритоном:

Шо диетця тэпэрь в свити?..

Шо будэ потому (ударение на второе «о»).

И — словно в успокоение самим себе — все громко подхватили:

Опричь Богу Единому (ударение на «о»)

Нэ збисно никому (ударение на «о»).

Пропели и замолкли. Слова этой песни полностью касались и нас теперь, а не только что былых казаков Малороссии.

— Господа!.. Комендант порта слушает нас, — кто-то тихо сказал.

Мы сразу же повернули голову и увидели, что не только комендант,

так оскорбительно муштровавший наших хорунжих и сотников, отправляя их в Туапсе, но и весь состав красных писарей его штаба, бросив «стучать» на пишущих машинках, смотрит в нашу сторону и слушает нас. Мы переглянулись между собой в недоумении.