Любя необычайные черты…
вернуться

Власов Александр Иванович
Шрифт:

«Тревожится поэт о пользе дела…»

Тревожится поэт о пользе дела, Не чувствуя уверенности в ней. Сладчайшая свирель его не пела Того, что воспевает иерей. Но с ядом если всякие лекарства, А мы приемлем их – и ничего, Бежать из поэтического царства Нелепо, несмотря на вред его. Отдушиной служа среди вертепа, Свирель освобождает от тоски. Поляну красят очи курослепа, А ниву – капли сора, васильки.

«Где высится двойная колоннада…»

Где высится двойная колоннада, Фонтан изящно бьёт ещё во мгле, Показывая силе снегопада Другое время года на земле. Даётся неспроста к её портрету Фонтан, ещё сияющий светло: Она принадлежит иному свету, Где весело, пленительно, тепло. Прелестный блеск её сотрётся тоже Суровостью чужого бытия, Но девушкой, предельно редкой всё же, Невольно очаровываюсь я.

Святой

«В чернёной тьме волос её красиво…»

В чернёной тьме волос её красиво Повсюду кудри светлые видны, Волшебному лицу же справедливо Глаза потусторонние даны. Люблю, когда на стан её надета Та кофточка, что сладостно мягка, В единстве с юбкой траурного цвета, Со снежной белизной воротника. Сидит она, вселяющая пламень, Отсутствуя средь общей болтовни. Для многих это сердце хоть и камень, Однако драгоценному сродни.

«Собрав у переносицы ладони…»

Собрав у переносицы ладони, Нимало не вверяя слуха мне, Подружка наподобие тихони Потупила глаза в немой войне. Таинственная мысль её томила — Сомкнуть уста настала мне пора. В безмолвии с трудом она спросила, Зачем отверг их общность я вчера. На то пришлось ответствовать окольно, Что путаному чужд я бытию, Где с Ольгой вторя Ленскому невольно, Онегиным её сестре пою.

«Умел он обретаться беспечально…»

Умел он обретаться беспечально, Подалее скрываясь от неё. Со службой обстояло всё нормально, Почти не беспокоило ворьё. При ней же, поглощающей микстуры, Жестоко ощущал он иногда Ничтожество сухой своей натуры, Глубокое страдание стыда. Казалось, ум исследует юродство, Всё терпит искажение своё, Где есть её святое благородство, Зияющая бездна глаз её.

«Вздыхается душе несовершенной…»

Вздыхается душе несовершенной, Но помнится повсюду не вполне То лучшее, что зримо во вселенной, Что зримо зачастую только мне. Во всех обнаружениях юдоли Живу, боготворя твои черты, Смотря подчас иначе, не по роли, Смотря ясносияюще, как ты. Красе твоей вседневно, без предела Чудесная даётся новизна. Как ты, знать, улыбалась и глядела Впервые сотворённая весна!

«Воспринятую роль она, возможно…»

Воспринятую роль она, возможно, Считала жизнью подлинной своей, Поэтому так верно, так неложно Развёртывать игру случалось ей. В актёрстве жизнь её была богаче, Чем эта, всем открытая среда. Придумщица жалела наипаче Влачащихся в убожестве всегда. При ней же, вдохновляющей на книги, Струхнули б от острастки с теми вы, Кто счёл её воспитанницей Риги, Не дочерью внушительной Москвы.

«Больная тень из дома возникала…»

Больная тень из дома возникала, Держалась у порога наяву, Невольно вспоминая всё сначала, Взирая на крыльцовую листву. Ждала, видать, и памятной кареты — Во двор она вторгалась иногда: Родные навещал ещё портреты Владелец омертвелого гнезда. Жилица, распускающая пряди, Преследовала скупо слух его, Но око, ощущаемое сзади, Сопровождало тягостней всего.