*Ш е к с п и р В. Гамлет. Акт II. Сцена 2. Пер. М. Лозинского/ /Ш е к с п и р В. Собр. соч.: В 8-ми тт. Т. б. М., I960. С. 47. **Ш е к с п и р В. Гамлет. Акт I. Сцена 4. Пер. Б.Л. Пастернака. М., 1953. С. 247.

249.

Неизбежно еще одно предположение, а именно то, что в личности Гамлета проявляется нечто от драматурга и актера, поскольку там, где другие ведут за собой людей и изменяют курс истории, он, размышляя, передвигает характеры на подмостках (пьеса внутри пьесы); короче, там, где другие действуют, он "ломает комедию". И действительно, Гамлет, говоря исторически, мог бы символизировать преждевременного лидера, мертворожденного мятежника. Вместо этого он - болезненный молодой интеллектуал своего времени, ибо разве не он недавно вернулся домой, отучившись в Виттенберге, рассаднике гуманистической порчи, который являлся для его времени аналогом Афин, когда там расцветал софизм, и современных центров учения, наводненных экзистенциализмом, психоанализом или чем-нибудь еще похуже?

В пьесе пятеро молодых мужчин, все сверстники Гамлета и все с определенной (или даже чрезмерно определенной идентичностью), как исполненные сознания своего долга сыновья, придворные и будущие вожди. Но их тащат в моральное болото неверия, которое проникает в характер всех тех, кто обязан быть преданным "гнилой" Дании, тащат посредством сложной интриги, которую Гамлет надеет- / ся разрушить собственной интригой (пьеса внутри пьесы).у

Мир Гамлета - мир диффузных реальностей и верности. Только через пьесу в пьесе и через сумасшествие в безумии Гамлет - актер в комедианте - открывает благородную идентичность в притворных идентичностях и наивысшую верность в роковом притворстве.

Его отчуждение - отчуждение спутанной идентичности. Отчуждение от самого существования - это тема известного монолога. Гамлет отчужден от человеческого существования и от существования человека: "Мужчины не занимают меня, женщины тоже"; отчужден от любви и деторождения: "Я говорю, довольно браков". Он отчужден от судьбы своей страны, "хотя я здесь родился и свыкся с нравами"* (и очень похож в этом на нашу "отчужденную" молодежь); он отчужден от сверхстан-дартизированного человека своего времени, которого и

* Ш е к с п и р В. Гамлет. Акт I. Сцена 4. Пер. М. Лозинско-го//Шекспир В. Собр. соч.: В 8-ми тт. Т. 6. М., I960. С. 29.

описывает как отчужденного, который "перенял всего лишь современную погудку и внешние приемы обхождения"*.

И тем не менее через все это прорываются у Гамлета целеустремленные и трагически обреченные поиски верности. Вот сущность исторического Гамлета, той старинной модели, которая была героем на народной сцене в течение веков перед тем, как Шекспир модернизировал и обессмертил его2:

"Он не желал, чтобы думали, что он склонен лгать о чем-либо, и желал держаться в стороне от любого обмана; и поэтому он так смешал обман и искренность, что хотя его словам не хватало правды, все же не было ничего, что не означало бы правды и не выдавало бы, как далеко ушла его проницательность".

С общей диффузией правды в "Гамлете" согласуется то, что эта центральная тема заявляется в обращении старого дурака к своему сыну:

Полоний: Но главное: будь верен сам себе;

Тогда, как вслед за днем бывает ночь, Ты не изменишь и другим**.

Но это также центральная тема наиболее страстных высказываний Гамлета, которые делают его безумие всего лишь помощником его благородству. Он ненавидит общепринятое притворство и отстаивает истинность чувства:

Мне кажется? Нет, есть. Я не хочу

Того, что кажется. Ни плащ мой темный,

Ни эти мрачные одежды, мать,

Ни бурный стон стесненного дыхания,

Нет, ни очей поток многообильный,

Ни горем удрученные черты

И все обличья, виды, знаки скорби

Не выразят меня; в них только то,

Что кажется и может быть игрою;

То, что во мне, правдивей, чем игра;

А это все - наряд и мишура***.

Он ищет то, что действительно поймет только цвет общества, - "честный метод":

* Там же. С. 147. ** Там же. С. 26. *** Там же. С. 15.

250

251

"Помнится, раз ты читал мне один отрывок; вещь никогда не ставили или не больше разу - пьеса не понравилась. Для большой публики это было, что называется, не в коня корм. Однако, как воспринял я и другие, еще лучшие судьи, это была великолепная пьеса, хорошо разбитая на сцены и написанная с простотой и умением. Помнится, возражали, что стихам недостает пряности, а язык не обнаруживает в авторе приподнятости, но находили работу добросовестной…"*

Он фанатично настаивает на чистоте формы и точности воспроизведения:

"…но во всем слушайтесь внутреннего голоса. Двигайтесь в согласии с диалогом, говорите, следуя движениям, с той только оговоркой, чтобы это не выходило из границ естественности. Каждое нарушение меры отступает от назначения театра, цель которого во все времена была и будет: держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное - низости и каждому веку истории - его неприкрашенный облик"**.