во второй — от горя. Неожиданный переход к пейзажу в третьей строфе

конкретизирует всю ситуацию, делает ее «природной», реальной. С тем

большей остротой, на пределе эмоционального напряжения в третий раз

появляются слезы в строке, заключающей все стихотворение. Этот максимум

напряжения, столь искусно организованный, одновременно бросает свой свет

на пейзаж, напрягает его драматизм: солнце, глянувшее сквозь тучу, делается

неопровержимым, пронзающим читательское восприятие признаком реальной

весны. Динамика в стиле Фета действительно двойная: это и диалектика души,

и диалектика природы. Можно уже не особенно распространяться о наиболее

явном смысловом отличии блоковской композиции. «День» и «ночь», «вечерняя

заря» и «рассвет» у Блока совершенно нереальны, не идут своим положенным

ходом. Они просто иллюстрируют заданную психологическую ситуацию. Сама

же психологическая ситуация тоже теряет от этой неподвижности природы свой

динамический характер. У Блока получается рассказ об обычном, всегдашнем в

стихе — заданном душевном состоянии, но не о конкретном «случае», на глазах

у читателя происходящем событии — одновременно душевном и жизненном,

как это всегда было у Фета.

Вполне очевидно, что столь глубокое, серьезное отличие при

одновременном явном следовании фетовским построениям должно вытекать из

существенной разности идейных замыслов молодого поэта и его учителя. Оно

не может быть случайным. Возникает прежде всего вопрос, в какой степени оно

было творчески осознанным. Примечательно с этой точки зрения относящееся

тоже к начальным годам поэтической деятельности Блока (1898) стихотворение

«Памяти А. А. Фета». Оно представляет собой своего рода творческий портрет

старшего поэта или даже как бы поэтический разбор того, что представляется

ученику основным в творческой манере учителя. Отталкиваясь от

стихотворения Фета «В лунном сиянии» с его предельно резкими, чисто

фетовскими формулами очеловеченной природы и проникнутой природностью

эмоции («травы в рыдании», «в темном молчании»), Блок в пределах всего двух

строф абсолютно точно, с полным пониманием и умением воспроизводит

самую суть специфически фетовских построений:

Шепчутся тихие волны,

Шепчется берег с другим,

Месяц колышется полный, Внемля лобзаньям ночным.

В небе, в траве и в воде

Слышно ночное шептание,

Тихо несется везде:

«Милый, приди на свидание…»

Про изображенную в стихотворении лунную ночь никак нельзя сказать, что она

иллюстрирует заданное психологическое состояние людей, внешним образом

присоединена к душевной ситуации. Сама «ночь» провоцирует здесь

«свидание». Ее динамику повторяет текучесть, динамическая подвижность

молодого чувства. Лунная ночь «играет» любовь, а любовь в своей природности

делает ночь полной трепета, шелеста, живого, одушевленного движения. Сам

Блок строит свои оригинальные стихи совсем иначе, но уже в начале

поэтической жизни он твердо знает, каков же «настоящий» Фет, и если он

отступает от этого «настоящего» Фета, то, очевидно, с полным творческим

осознанием того, что он производит именно «отступление». Очевидно, у Блока

иной идейный замысел, и по внутренней логике этого замысла природное,

жизненное, с одной стороны, и душевное, человеческое, с другой стороны, не

соотносятся друг с другом, не связаны между собой сложными сцеплениями, но

напротив — разъединены, расщеплены, даже, может быть, противостоят друг

другу.

Получается странное, даже парадоксальное положение. Молодой Блок,

стремящийся к «жизненности», «реальности» своих творческих занятий, в то

же время явным образом отвергает тот тип связей между жизнью «души» и

жизнью «природы», который воплощен поэзией Фета. Очевидным образом тут

возникает одна из существеннейших коллизий современного Блоку искусства;

поскольку речь идет о жизни и об отношении к ней человека — коллизия эта

должна быть связана с противоречиями действительности, истории. Вряд ли

можно недооценивать и специфически художественный аспект намечающейся