действительность завтрашнего дня должна дать новую «интеллигенцию», уже

не чуждую социальным низам, но выделившуюся из них самих, то, очевидным

образом, такого рода процессы имели место уже во вчерашнем дне, зачатки их

надо видеть в прошлом. Следовательно, и «сегодня» следует рассматривать в

этой динамике исторического времени как определенный этап подобной

динамики — в этом смысл блоковской формулы «переходной эпохи»,

«действительно великой» и «действительно мучительной» — мучительной

именно трагизмом перехода от одного этапа истории к другому. Поскольку Блок

смотрит на современность прежде всего сквозь обобщенные категории

«народа» и «интеллигенции», то отсюда следует неизбежный вывод, что Блок

находит здесь подход к современности как этапу движущейся истории. Тут надо

сказать еще, что в поисках единства противоречий в такой динамике Блок не

избег попыток создания «синтетических», смазывающих противоречия,

концепций. Так, он пытался приписать «реалистам» стремление к

символической «обобщенности», а «символистам» — влечение к «реализму»:

«Реалисты тянутся к символизму потому, что они стосковались на равнинах

русской действительности и жаждут тайны и красоты… Символисты идут к

реализму, потому что им опостылел спертый воздух “келий”, им хочется

вольного воздуха, широкой деятельности, здоровой работы» («О современной

критике», 1907 г., V, 206). Поскольку вообще действительные и идейные

противоречия рассматриваются Блоком сквозь проблемы культуры, то подобная

«синтетическая» концепция культуры, укрепись она у Блока, означала бы и

определенный подход к современности в более широком смысле — подход

антиисторический. Тот трагедийный историзм, который намечается у Блока в

статье «О театре», конечно, чужд таким «синтетическим» построениям.

Мучительность кризиса 1908 г. для Блока заключалась не только в том, что

приходилось бороться с воздействиями извне, но и в том, что надо было

преодолевать определенные идейные навыки и склонности и в себе самом.

Подход к действительности и современному человеку с точки зрения

трагедийно понимаемой исторической перспективы, который вырабатывался у

Блока в ходе кризиса 1908 г., в дальнейшем, несмотря на все зигзаги,

катастрофические скачки, свойственные поэту на всем протяжении его пути,

становится основным, определяющим. Для того чтобы полностью было ясно,

что речь идет о действительно определяющей для Блока мировоззренческой

посылке, необходимо здесь привести одну из формулировок проблемы,

относящихся к концу жизни поэта: «Неизвестно, наконец, в большей ли мере

определяются действия человека его личной волей, чем исторической

необходимостью. Человек во многом — раб своей эпохи, и часто судьба ведет

его туда, куда он идти не хочет…» («О девизе для театра», 1920 г., VI, 477).

Понятно, что такой резкой определенности в решении проблемы исторической

необходимости (как бы односторонне она ни звучала и на новом этапе) у Блока

нет еще в ходе кризиса, подводящего итоги его развитию в эпоху первой

русской революции. Но поиски трагедийно понимаемой исторической

перспективы составляют самую суть этого кризиса и выхода из него на новый

этап творчества.

Нахождение и творческое осознание исторической перспективы в качестве

того идейного, творческого единства, которого искал Блок, придает большую

определенность его выступлениям на тему о «народе» и «интеллигенции» в

конце 1908 г. Эти выступления опять-таки связаны с именем Горького, со

стремлением Блока выделить в современной культуре деятельность Горького

как представителя «народа», социальных низов. Усиливается, сгущается

трагедийность в самой постановке вопроса; яснее, чем прежде, Блок понимает,

что он обращается к «интеллигенции», представляющей, по его мнению,

социальные верхи старого общества, к «старой интеллигенции», находящейся в

«предсмертном сне» («Стихия и культура», декабрь 1908 г., V, 353). Больше чем

когда-либо Блок убежден теперь, что разрыв между этой «старой

интеллигенцией» и «народом» трагически непоправим. Вместе с тем Блок