Литературного общества В. Г. Короленко, обобщая прения, признал

объективный характер самой проблемы: «Он не отрицает существования грани,

трещины, но эта грань все суживается, народ уходит все дальше от трех китов,

и он верит, что в будущем люди, стоящие по обе стороны грани, сойдутся.

Вопрос, поставленный Блоком, его мучительные “переживания” стары, как мир,

ибо “раскололся мир, и трещина прошла по сердцу поэта”»158. В конечном

счете, здесь есть отнюдь не религиозным образом толкуемая перспектива

общественного развития, хотя и рассматривается она не трагически, иначе, чем

у Блока. В письме к матери от 14 декабря 1908 г. Блок так передает свои

впечатления от этого обсуждения: «Всего милее были мне: речь Короленко,

огненная ругань Столпнера, защита Мережковского и очаровательное

отношение ко мне стариков из “Русского богатства” (Н. Ф. Анненского,

Г. К. Градовского, Венгерова и пр.). Они кормили меня конфетами,

155 Мережковский Д. Интеллигенция и народ. — Речь, 1908. 16 ноября, с. 2.

156 Чулков Г. Memento mori. — Речь, 1908, 22 дек., с. 3.

157 Чулков Г. Александр Блок и его время. — В кн.: Письма Александра

Блока. Л., изд. «Колос», 1925, с. 113.

158 З. Ж. В Литературном обществе. — Слово, 1908, 14 дек., с. 5.

аплодировали и относились как к любимому внуку, с какою-то кристальной

чистотой, доверием и любезностью» (VIII, 269). Во всей этой идейной

коллизии, как и в других случаях, Блок оказывается очень далеким в самой сути

его исканий от главных представителей символизма, отрицающих реальный

характер самой проблемы или ищущих ее решения на иллюзорных путях

«религиозной общественности»; в то же время обнаруживаются элементы

сходства с более ранними этапами русской культуры, и в частности с

восьмидесятниками.

Выше шла речь о радикальном отличии решения проблемы «народа» и

«интеллигенции» в прозе Блока 1906 – 1907 гг., с одной стороны, и в статьях и

выступлениях 1908 г. — с другой. Каково же здесь место «Песни Судьбы»? В

отношении первой редакции драмы положение оказывается очень странным.

Несмотря на наличие в прозе уже иных, новых, более гибких решений («О

театре»), первая редакция «Песни Судьбы», в основном оформлявшаяся, по-

видимому, с января до мая 1908 г., т. е. одновременно со статьей «О театре», как

бы доводит до предела недостатки прозы 1906 – 1907 гг.; то, что уже найдено в

прозе, в самой сути драматического конфликта пьесы никак не отражается.

Потому-то исподволь готовившийся кризис главное свое выражение находит

именно в работе над драмой; более ослабленное воздействие его мы видим в

идейных неполадках композиции сборника «Земля в снегу», издававшегося в

эти же месяцы 1908 г. Точно так же и дальнейшее духовное и художественное

движение Блока на протяжении 1908 г. отмечено двойственностью,

судорожностью. Блок хочет, чтобы «Песню Судьбы» поставил Художественный

театр, руководителям которого он ее читает в мае того же года; драмой

«пленился Станиславский» (но, по настоянию Станиславского же, автор «еще

должен над ней работать»)159. Основное требование Станиславского по

структуре драмы сводилось к тому, что он «велел переделать две картины»

(дневниковая запись от 1 декабря 1912 г., VII, 187). Вся совокупность

материалов по драме показывает, что с точностью большого деятеля театра

Станиславский нашел в «Песне Судьбы» наиболее драматически уязвимое

место: отсутствие подлинной конфликтности в основном драматическом

узле — в кульминации. Две указанные Станиславским сцены Блок просто

вынул из композиции драмы и вместо них написал одну новую

кульминационную сцену. Но как раз эти две изъятые Блоком картины — в

уборной Фаины и на вокзале — и содержат основное, старое для Блока решение

проблемы «народа» и «интеллигенции»: именно здесь наиболее механически-

взвинченно, деревянно противопоставлены друг другу эти две категории. Таким

образом, указанное Станиславским изменение драматургического построения

оказывается решающим толчком для попыток перестроить пьесу как целое.

Но для того чтобы придать конфликту подлинный драматизм, надо было