случайно Блок вспоминал власть над собой брюсовских стихов в связи со своей

«Равенной», — столь же закономерно и то, что вступивший в пору

художественной зрелости Блок именно на почве истории и вопросов

творческого ее претворения в поэзии осознает наконец творческую рознь с

Брюсовым. На протяжении всего своего художественного пути Брюсов

прибегает к образам истории, мифологизированной истории культуры; без

персонажей, извлеченных из прошлого и по-своему повернутых к

современности, трудно представить себе поэзию Брюсова. И как раз способы

современной интерпретации образов-персонажей истории и мифологии и

открывают с особой наглядностью и точки соприкосновения Брюсова и Блока, и

их существеннейшие, творческие различия. Прошлое для Брюсова — повод

показать, насколько более красочным, чувственно богатым и жизненно

интенсивным мог бы быть современный человек, если бы у него было для этого

больше возможностей. В сущности, Брюсов-поэт весь и всегда в современной

жизни, и история, как таковая, в ее сложных собственных закономерностях, и в

особенности — в не менее сложных отношениях с современным человеком, ему

чужда и малоинтересна. Уже в относительно ранней книге Брюсова «Третья

стража» (1897 – 1901) есть целый раздел стихов «Любимцы веков», целиком

посвященный историческим и мифологическим персонажам; со свойственной

Брюсову рационалистической, эпиграмматической точностью в концовке

стихотворения «Александр Великий» (1899) выражена общая тенденция

брюсовских стихов, посвященных истории:

О заветное стремленье от судьбы к иной судьбе,

В час сомненья и томленья я опять молюсь тебе!

Исторический персонаж, в данном случае Александр Македонский, мог

несравненно больше, чем современный человек, откровенно показывающий

свое лицо в концовке; не об Александре Македонском эти стихи, но о том, как

велика жажда жизни у современного человека. В сущности, это «исторический

маскарад» в почти нескрываемой форме, — соотнося «исторические» стихи

Брюсова с его же стихами о современном человеке, понимаешь, что изнутри

произведения Брюсов уверяет: современный человек куда более щедро

воспользовался бы жизненными возможностями, которые открывались герою

прошлого. Отсюда, вообще говоря, и сама декоративность, маскарадность;

Брюсов любит и ценит только определенный тип современного человека и

реально занят только им.

Поскольку общие свойства брюсовского таланта — зримость,

конкретность, чувственная яркость — присущи и этим его вещам и поскольку

все это соотносится определенным образом с историей, то, при сильном

увлечении Блока брюсовской поэзией на общем фоне модернистских тенденций

к абстрактности, молодой Блок должен был в какой-то мере интересоваться и

историко-мифологической линией поэзии Брюсова. Но ведь было в поэзии

Брюсова такого плана и нечто более серьезное, чем чересчур откровенный

«исторический маскарад», — а именно стремление к философско-обобщающим

сопоставлениям современности и истории, особенно сильно сказавшееся в

поэме «Замкнутые» (1900 – 1901). Известно, что молодого Блока художественно

волновала эта поэма179. В поэме «Замкнутые», используя художественно

законченный готический облик старого Ревеля (Таллинна), Брюсов строит

обдуманные образы разных типов исторической жизни. Он рисует полную

эмоционального богатства «готическую» жизнь средневековья — «иных

столетий пламенную дрожь». Все здесь отличается завершенностью,

целостностью, внутренним равновесием, наряду с напряженной

эмоциональностью:

И было конченным, и было целым,

Спокойно замкнутым в себе самом.

Современная буржуазная жизнь трактуется как мертвенная пустота,

сегодняшние люди только соблюдают внешне отработанную, веками

складывавшуюся традиционную упорядоченность, на деле у них давно уже нет

подлинно содержательных жизненных устремлений:

И был их труд велик, шаги их были строги,

Но уводил их прочь от цели каждый час!

Стихийная, «безнравственная» чувственность — обычный предмет