«прозаичность» представляет собой в высшей степени удавшуюся попытку

освоения лирикой опыта большой русской прозы. Литературный генезис их

следует возводить (через Апухтина) к поэзии 40 – 50-х годов. Отчасти они,

очевидно, в какой-то степени связаны с «Фантасмагориями» К. Павловой, тоже

представляющими собой лирико-философский «путевой дневник»177.

Как «путешественник», «проходящее лицо», персонаж прозы, Блок видит в

Италии вообще, и во Флоренции в частности, не просто умирание,

отвратительное механизированное подобие жизни, но и самую высокую поэзию

жизни, в ее интенсивности, напряжении, цветении. Вот маленькая стихотворная

новелла, датированная июнем 1909 г., пятое звено в цикле «Флоренция»:

Окна ложные на небе черном,

И прожектор на древнем дворце.

Вот проходит она — вся в узорном

И с улыбкой на смуглом лице

А вино уж мутит мои взоры

И по жилам огнем разлилось…

Что мне спеть в этот вечер, синьора?

Что мне спеть, чтоб вам сладко спалось?

177 На эту литературную аналогию я уже указывал ранее — см.:

Громов П. К. Павлова. — В кн.: Павлова Каролина. Полн. собр. стих. М.-Л.,

1964, с. 67.

Трудно и не нужно пересказывать поэзию именно как поэзию — она должна

говорить и всегда говорит сама за себя, иначе людям незачем было бы писать

стихи. Но можно и нужно говорить о том, в каких направлениях, с какими

объективными идейными целями и как содержательно строится и действует

поэзия. «Прожектор на древнем дворце» — это как бы современность,

«наложенная» на историю или даже, вернее, «вырванная», «вырезанная» из

потока истории. Но из современности выбирается то, в чем заключена большая

и подлинная поэзия жизни, возможная, существующая и сегодня в человеке и

его отношениях с людьми. «Прожектор» современного искусства вырвал ее из

потока жизни, который одновременно является и потоком истории. Поэтому эта

сегодняшняя поэзия жизни одновременно как бы «проигрывает» старую, уже

ставшую историей, жизнь. Финальные две строки даются курсивом,

подчеркнуты, выделены: это как бы реплика кого-то другого, не

«путешественника» не «проходящего лица»; на фоне древнего дворца

лирически «проигрывается» большая жизненная ситуация — одновременно и

древняя и сегодняшняя178. История вошла в самую душу персонажа, вошла не

негативно, отрицательно, — но для утверждения положительного, поэтического

смысла жизни, как возможная опора современности. В «Молниях искусства»

Блок утверждает: «Италия трагична одним: подземным шорохом истории,

прошумевшей и невозвратимой». Далее в очерке «Немые свидетели» говорится,

что здесь «… весь воздух как бы выпит мертвыми и по праву принадлежит им»

(V, 390). Но в стихах дается нечто несравненно большее: «подземный шорох

истории» поэтически толкуется и как высокое трагедийное утверждение жизни,

как «историческая информация», полученная от прошлого и помогающая

конкретному человеку жить и сегодня.

Стихотворение «Окна ложные на небе черном…» содержит в себе

лирический персонаж театрализованного типа. Это не значит, что Блок в каких-

то отдельных вещах отказывается от повествовательного принципа в пользу

театрализации. Нет, здесь происходит нечто иное. В цикле «На поле

Куликовом» в известной степени доведен до предела театральный принцип:

цикл стихов как бы превращается в «лирическую трагедию» с железной

внутренней логикой композиции. Блок не отступает от того, что обретено в «На

поле Куликовом», но развивает найденное далее. Он ищет композиций более

гибких, сложных, жизненно богатых, но на той же основе. И в «Итальянских

стихах» в целом, и в отдельных циклах, входящих в «дневник путешествия»,

есть и сквозной образ-персонаж «проходящего лица», и отдельные персонажи

внутри маленьких «драм» или «новелл», «проигрываемых» по ходу

путешествия; по более сложным разветвлениям замысла содержательно, идейно

используются и сами отклонения, и «рама» путешествия, и особые права