безумия обычной жизни. Так, Блок говорит здесь о заурядном писателе

Гнедиче, рисующем «… галерею современных чиновников, военных, думцев,

светских дам». Блок комментирует объективные результаты, получающиеся

именно у среднего писателя, так: «Боже мой, как эта “обыденная”, “простая”

жизнь людей “обыкновенных” — нелепа, безумна, каждой чертою своей

напоминает жизнь огромного сумасшедшего дома!» (V, 409). Игнорировать

такое несоответствие больших художественных заданий самому характеру

обычной современной жизни Блок не может: еще в эпоху сборника «Земля в

снегу» проблема органичного соотношения высокого обобщающего замысла и

обычного жизненного материала была для него важнейшим содержательным

вопросом. Блок не может сейчас (и теперь меньше, чем когда-либо) обращаться

с жизненным материалом, как с чем-то чуждым и посторонним по отношению к

человеческой личности, как с «низкой действительностью» — так делает

Андрей Белый, субъективистски играющий реальностями обычной жизни,

трактующий их как нечто заведомо чуждое человеческой душе. По Блоку, в

искусстве надо «воплотиться, показать свое человеческое лицо» — это

относится и к художнику, и к изображаемому человеку; и для художника, и для

лирического персонажа это невозможно, если жизненный материал заведомо

считается «низким» и всегда, по природе вещей, отдельным от «высокого» (и

становящегося тогда абстрактным) художественного задания.

Вспоминая много позднее особенности этого периода в таком важнейшем,

обобщающем мировоззренческом документе, как предисловие к поэме

«Возмездие», Блок писал: «1910 год — это смерть Комиссаржевской, смерть

Врубеля и смерть Толстого. С Комиссаржевской умерла лирическая нота на

сцене; с Врубелем — громадный личный мир художника, безумное упорство,

ненасытность исканий — вплоть до помешательства. С Толстым умерла

человеческая нежность — мудрая человечность» (III, 295). Из всего целостного

контекста блоковской духовно-идейной жизни этой поры ясно, что он стремится

найти в современном искусстве такие художественные явления, таких деятелей,

чей опыт мог бы помочь ему изнутри осмыслить, подкрепить закономерность

его собственных поисков. Толстой для него — существовавший в

современности ярчайший и живой образ традиций, с которыми он внутренне

никогда не порывает. Непосредственно поучителен прежде всего опыт

современных художников — Комиссаржевской и Врубеля. Темы выступлений

Блока памяти этих двух крупнейших художников современности тесно связаны

с докладом о символизме. Еще резче, чем в докладе о символизме, в памятных

статьях о Комиссаржевской выражено временное стремление Блока к союзу с

главарями символистской школы. Но здесь же проступает и иное, то, что вскоре

обнаружит чуждость Блока традиционным символистским построениям.

«В. Ф. Комиссаржевская голосом своим вторила мировому оркестру. Оттого ее

требовательный и нежный голос был подобен голосу весны, он звал нас

безмерно дальше, чем содержание произносимых слов» («Памяти

В. Ф. Комиссаржевской», март 1910,

V, 418 – 419). Творчество

Комиссаржевской воспринимается Блоком как связанное со «стихией», с

«музыкальным напором» — т. е. с тем, что для Блока составляет основу общей

исторической жизни человека. Уже по одному этому Блок вступает в

противоречие с самим собой, поскольку для него всегда были сомнительными

отношения «культуры» символистского типа с «мировым оркестром». Из

собственных построений Блока вытекает, что творчеством Комиссаржевской

выражается нечто неизмеримо более широкое, подлинное и общезначимое, чем

теории и практика обычного символистского типа. Стихотворение,

посвященное памяти актрисы, содержательно дает еще больше. В докладе о

символизме совсем не выступает перспективная сторона предшествующих

блоковских исканий. Соответственно, нет там и дилеммы эстетических

отношений современной жизни и обобщающего замысла современного

художника. В стихотворении (несколько более рациональном, «теоретичном»,