построения у Блока совсем иные, чем у Вяч. Иванова: «Мой вывод таков: путь к

подвигу, которого требует наше служение, есть — прежде всего — ученичество,

самоуглубление, пристальность взгляда и духовная диета. Должно учиться

вновь у мира и у того младенца, который живет еще в сожженной душе» (V,

436). Не «миру» предлагаются «синтетические решения», как это было у

Вяч. Иванова, но, напротив, у него, у «мира», у действительности следует

учиться, «пристальным взглядом» исследуя реально существующие в нем беды

личные и общие. Слова о младенце, живущем еще в сожженной душе,

объясняют, почему вообще Блок в эту трудную для него пору пытается на

минуту укрыться под сенью символизма. «Сожженная душа» — это реальное

трагическое сознание современного человека. В подтексте блоковского доклада

192 Там же, с. 136 – 137.

таится тот трагический скепсис в отношении возможностей современного

буржуазного человека, о котором шла речь выше. В качестве «обороны» от него

ненадолго призван символизм. «Младенец» в современной душе — то живое,

«человеческое», естественное, что в ней могло сохраниться вопреки давлению

общественных отношений. Блоковский доклад тесно связан с концепцией

«Итальянских стихов» и реально очень далек от основных положений

Вяч. Иванова.

Быть может, наиболее примечательно в блоковском докладе то, что поэт не

только не отказывается от своего творчества революционных лет, вызывавшего

яростный отпор соловьевцев (трилогия лирических драм, «Незнакомка» и стихи

вокруг нее), но, напротив, усматривает внутреннюю закономерность в этих

линиях своего искусства, ведет все это к «Песне Судьбы» и соотносит с

событиями действительной жизни. Надо думать, что именно попытки единого,

целостного охвата своей эволюции и соотнесения ее с русской жизнью

определенной эпохи заставляли Блока и позднее выделять в своей критической

прозе доклад «О современном состоянии русского символизма» (Блок даже

выпустил отдельным изданием этот доклад в последний период своей жизни, в

1921 г.). Для нас здесь, разумеется, дело вовсе не в том, чтобы соглашаться со

всеми его положениями или его общей концепцией, но в том, чтобы понять его

закономерное место в противоречивой эволюции Блока и его реальное место в

сложной литературной борьбе эпохи. Пытаясь объяснить внутреннюю логику

своего творчества в связях со временем, Блок утверждает, что причина

«антитезы» (кризиса символизма, в чисто литературном аспекте поставленных

проблем) в том, что «… произведя хаос, соделав из жизни искусство…», «… мы

силою рабских дерзновений превратили мир в Балаган», «были “пророками”,

пожелали стать “поэтами”» (V, 433). Если не пугаться мистической

терминологии и попытаться трезво разобраться в ходе блоковской мысли в

общем контексте статьи, то «рабские дерзновения» обозначают здесь полное

слияние, отождествление искусства и жизни, построение синтетических

конструкций, насилующих действительность, подгоняющих ее под схемы. В

ответ на такое насилие, по Блоку, и искусство и действительность мстят

«балаганом», крикливо-беспощадным обнажением наличия противоречий.

Вяч. Иванов причину кризиса символизма видел в недостаточности «синтеза», в

недоверии к схемам. Блок утверждает нечто прямо противоположное — именно

власть эстетических схем, поползновения к замене эстетическими

конструкциями трагических реальностей определили бессилие символизма в

обшей борьбе времени. Искусство, культура вовсе не спасительная рецептура

по воспитанию религиозно-совершенной личности вопреки жизни; трагична

современная жизнь, и потому искусство вовсе не сливается с нею, но

обнаруживает именно ее трагизм: «Искусство есть Ад» (V, 433). Именно в своей

трагической форме современное искусство может как-то соотнестись с

современной, трагической по самой сути своей, жизнью. В заключительной

части статьи совершенно не случайно появляются имена Беллини, Фра Беато

Анжелико и Синьорелли, т. е. те же имена, которые играли такую

исключительную роль в «Итальянских стихах»: большая культура прошлого